давно и очень глубоко. Еще мальчиком я временами смотрел с бесконечной симпатией и уважением на то или иное увядающее женское лицо, на котором будто было написано: здесь оставили след жизнь и реальность. Но мое чувство к К. Ф. совсем новое и совершенно иное. Сама того не сознавая, она находится в своего рода тюрьме. Она тоже бедна, не может делать то, чего ей хочется, и, видишь ли, в ней есть какая-то покорность, и я полагаю, что иезуитские постулаты священников и набожные дамы производят на нее большее впечатление, чем на меня, – иезуитские постулаты больше не имеют надо мной власти именно потому, что я сам научился паре приемов. Но она придает им большое значение и не пережила бы, если бы узнала, что учение о покорности, грехе, Боге и всякой прочей чепухе – пустой вздор.
И вряд ли она догадывается о том, что, может быть, Бог начинается тогда, когда мы произносим слова Мультатули, которыми заканчивает свою молитву безбожник: «О Боже, Бога нет». Я считаю, что Бог священников мертвее мертвого. Но стал ли я из-за этого атеистом? Служители церкви считают меня таковым, но, как бы то ни было, я люблю, а разве мог бы я испытывать любовь, если бы сам не жил или другие бы не жили, а раз мы живем, в этом есть нечто чудесное. Назови это Богом, человеческой природой, чем захочешь, но есть нечто очень живое и настоящее, что я не могу воспринимать в соответствии с каким-либо учением, и для меня это – Бог или нечто равное Богу. Если мне предстоит умереть по той или иной причине, ладно, но что же тогда поддерживает во мне жизнь? Разве это не мысль о любви? (Добродетельной или безнравственной любви – что я об этом знаю?) И, о Боже, у меня есть тысяча причин любить Кее Фос, но именно потому, что я верю в жизнь и в нечто реальное, меня больше не сбить с толку, как раньше, когда я придерживался примерно таких же взглядов на Бога и религию, каких сейчас, похоже, придерживается Кее Фос. Я не отказываюсь от нее, но душевный кризис, в котором она пребывает, продлится долго, и я готов быть терпеливым, и ничто из того, что она сейчас говорит или делает, не вызывает во мне злобу. Но пока она держится и цепляется за прошлое, я должен работать и не падать духом для живописи, рисования и моего дела. Итак, я сделал то, что сделал, нуждаясь в жизненном тепле и считаясь со своим здоровьем. Я рассказываю все это тебе еще и для того, чтобы у тебя снова не возникло мыслей о том, что я впал в меланхолию или полностью отстранился от всего. Наоборот, я почти все время чем-то занят и постоянно думаю о красках, акварелях, поисках мастерской и т. д. Старина, ах, если бы мне только удалось найти подходящую мастерскую!
Итак, мое письмо стало очень длинным, ну да ладно.
Порой мне хочется, чтобы три месяца, которые остаются до того дня, когда я вновь отправлюсь к М., прошли быстрее, но, судя по всему, и они принесут с собой нечто полезное. Тем не менее пиши мне время от времени. Приедешь ли ты зимой снова?
Имей в виду, аренда мастерской и т. д., решение о том, взять ее или нет, будет полностью зависеть от мнения Мауве. Мы договорились, что я пошлю ему план, и он в случае необходимости сам приедет ее посмотреть. Но отец не должен в это вмешиваться. Папа не тот человек, которому стоит вмешиваться в вопросы искусства. И чем меньше я имею дел с папой, тем лучше наши с ним отношения. Мне нужно во многих вещах быть свободным и независимым, и это желание вполне естественно.
Иногда, думая о К. Ф., я содрогаюсь при виде того, как она погружается в свое прошлое и цепляется за старые мертвые идеи. В этом есть нечто роковое, и, ах, она не стала бы хуже, поменяв свои убеждения. Я рассчитываю на ее реакцию: в Кее столько жизни и остроумия. Поэтому в марте я вновь отправлюсь в Гаагу и – и – в Амстердам. Однако, покидая Амстердам в последний раз, я сказал себе, что ни в коем случае не должен впасть в меланхолию и дать себя победить, нельзя, чтобы от этого пострадало дело, именно сейчас, когда у меня начало получаться. Есть клубнику по весне – это ли не жизнь? Но это длится недолго, и сейчас мы далеки от этого времени года.
Ты, кажется, завидуешь мне по той или иной причине. Ах, старина, не надо, ибо то, что я ищу, способен найти каждый, и ты найдешь это даже быстрее меня. Во многих вопросах я очень отстал и ограничен – если бы я только знал, в чем причина и как можно это изменить. Но мы сами часто не замечаем бревен в своем глазу. Напиши мне побыстрее и отделяй зерна от плевел в моих письмах: иногда в них есть нечто полезное, настоящее, и это хорошо, но, разумеется, есть много и такого, что не совсем правильно или преувеличено, хотя я не отдаю себе в этом отчета. Я, как и многие, действительно неучен и поразительно несведущ, а то и хуже, но сам я не в состоянии себя оценить, и еще меньше в состоянии оценивать других, и часто ошибаюсь в этом. Но, скитаясь, найдем мы свой путь, и il y a du bon en tout mouvement[96] (кстати, я случайно услышал это выражение от Жюля Бретона и запомнил его). Скажи, ты когда-нибудь слышал, как Мауве читает проповеди? Я видел, как он подражал различным пасторам: однажды он читал проповедь о лодке Петра (проповедь состояла из трех частей: в первой он задавался вопросом, приобрел апостол эту лодку или унаследовал ее; во второй – купил он ее в рассрочку или в складчину; в третьей – пугающая мысль! – не украл ли он ее). Далее он читал проповедь о «благости Господа» и о «Тигре и Евфрате» и, наконец, подражал речи Й. П. С. во время бракосочетания А. и Ле Комта.
Я признался ему, что в одном разговоре с папой заявил: даже в церкви, даже с кафедры можно сказать что-нибудь назидательное, и М. ответил на это: «Да». И после этого начал имитировать отца Бернара: «Господь, Господь всемогущий, Он создал море, Он создал землю и небо, и звезды, и солнце, и луну, Он может все-все-все, тем не менее – нет, Он не всемогущ, есть одна вещь, которую Он не в силах сделать. Что это за вещь, которую не может сделать всемогущий Господь? Господь всемогущий не может оттолкнуть от себя грешника». Ну, прощай, Тео, напиши поскорее, мысленно жму руку, верь мне,
твой Винсент
Гаага
29 декабря 1881 – 10 сентября 1883
Экстренно покинув Эттен накануне Рождества, Винсент приезжает в Гаагу. Он по-прежнему тяжело переживает отказ Кее и осуждение родственников. Даже Тео упрекает его в неприличном упорстве, которое приносит столько печали их родителям: Тео, который с февраля 1881 года занимает должность управляющего филиалом на Монмартре, как самый преуспевающий из сыновей пастора Ван Гога, негласно принимает ответственность за старшего брата. В письмах этого периода упоминаются старые и новые гаагские знакомые Винсента, в том числе управляющий гаагским филиалом «Гупиль и Ко» Терстех – его прежний начальник, Мауве, который вводит его в местное художественное общество Пульхри, художники Джордж Брейтнер, Теофиль де Бок и Херман ван дер Вееле, а также его друг Антон ван Раппард. Поддержку племяннику оказывает дядя Кор – брат преподобного Ван Гога Корнелис Маринус.
Нанимая моделей для позирования, Винсент знакомится с Христиной (Син) Хоорник. Она, ее мать и дочь регулярно появляются на его рисунках этого периода и часто упоминаются в его письмах. Отношения с Син, которую Винсент вскоре приглашает жить у него, шокируют его родных и друзей – прежде чем переехать к Винсенту, Син занималась проституцией на улице Геест, у нее есть внебрачная дочь, и на момент встречи с Винсентом она беременна.
Винсент упорно занимается рисованием, пробуя различные материалы и техники: карандаш, уголь, мел, литографские чернила; не оставляет попыток освоить акварель и масляную живопись.
К сентябрю 1883 года Винсент разочаровывается в отношениях с Син и покидает Гаагу.
194 (166). Тео Ван Гогу. Гаага, четверг, 29 декабря 1881
Гаага, вечер четверга
Дорогой Тео,
прими мою