Любой же усомнившийся в истинности указанных симптомов легко мог развеять свои сомнения при помощи уличного воришки, который незаметно – как он полагал – крался за маленьким таном от самой стойки «Кривого Когтя».
За угол тан Раскона повернул фордевинд,[23] и маневр этот вывел его точнехонько на середину поперечной улицы – навстречу приближающейся процессии.
Процессия состояла из: большой телеги, трех дюжин зевак, указанную телегу сопровождавших, десятка человек, во все ту же телегу запряженных, и шестерых стражников в нечищеных кирасах. Трое солдат, взгромоздив пики на плечи, лениво шагали позади телеги, а трое оставшихся чуть менее лениво погоняли кнутами «коней». На самой же телеге имелись две деревянные клетки, в одной из которых, скорчившись, сидел худой мужчина в не очень-то уместной под здешним солнцем черно-синей тааре,[24] а на прутья второй яростно бросался огромный черный дог. Еще на телеге наличествовали вязанки хвороста и брат-монах в багровой сутане.
Криво усмехнувшись, тан Диего Раскона подумал, что только в его родном королевстве можно встретить избиваемых кнутом людей со столь счастливой улыбкой на лице. И мало какая улыбка сравнится с их по искренности – самое страшное позади, приговор Четверых оглашен и осталось лишь доволочь телегу до столба на площади, да сложить дрова вокруг того, чья участь повинна будет послужить предостережением для слабых духом.
Тан Диего Раскона подумал также, что «золотой ястреб» порой очень странно действует на загнанные вглубь мысли.
Еще он подумал, что никогда не любил собак – а затем вскинул пистолет и выстрелил.
Эхо выстрела, оставляя позади ошеломленную тишину, раскатисто прошумело вдоль улицы и сгинуло в узких щелях переулков.
Монах, враз окрасившийся лицом под стать сутане, начал было открывать рот для гневного вопля… и так и остался стоять, похожий на рыбу с содранной чешуей. Взгляд его был прикован к правому боку тана, где выглядывала из кобуры белая с золотом рукоять второго пистолета. Служитель Вечного Огня не так уж сильно опасался простых пуль, но в джунглях имелось немало тварей, которые могли похвастать тем же… и потому в правых пистолетах здешних жителей обычно ждал своего мига отнюдь не обычный свинец.
– Благодарю, – хрипло произнес скорчившийся в клетке человек. – Благодарю тебя.
Тан Раскона отсалютовал ему дымящимся стволом.
– Замолви за меня словечко в аду, еретик! – выкрикнул он, отходя в сторону.
Первыми опомнились стражники – захлопали кнуты, отчаянно взвизгнул кто-то из угодивших под обратную отмашку зевак и телега, надрывно скрипнув, рванула с места так, что монах, все еще продолжавший изображать рыбу на прилавке, не удержался на ногах и упал. Вязанки хвороста позволили ему остаться при этом на телеге, однако зрелище отчаянно дрыгающихся в воздухе ног святого брата, равно как и его же мужского достоинства исторгло из зевак вопли не хуже кнутов – разве что в чуть иной тональности. Вопли сопровождались свистом и улюлюльканьем.
Тан Диего проводил телегу взглядом, сплюнул, спрятал пистолет обратно в кобуру и зашагал дальше, по-прежнему старательно сообразуя свой путь с порывистым ветерком.
Мы жжем еретиков, трум-трум, бормотал он. Одного из сотни, трум-трум. Чтобы не пришлось устраивать Ночи Кровавых Факелов, трум-трум. Чтобы брат не поднимал меч на брата, а сын на отца, трум-трум. Одна вера истинна для людей, трум-пум и нельзя сеять зерно сомнения в незрелых умах, трум-пурум. Мы выбираем Меньшее Зло, трум-пурум – пусть в ночи горят колдуны, а не города, шурум-парам. Так учат святые братья и они правы, трам-тарарам – но правда всегда горька на вкус!
Ровно через шесть минут очередная смена курса привела Диего к дверям таверны «Попугай на порохе». Впрочем, в наступивших сумерках маленький тан вряд ли был способен хотя бы различить потемневшую от времени вывеску, не говоря уж о том, чтобы сложить буквы в слова – зато вопли прыгавшего по краю прибитого над входом бочонка крупного какаду были отлично слышны в любое время суток.
Раскона пнул дверь ногой, вошел внутрь и незамедлительно пожалел о своем поступке.
Сизый дым, наполнявший таверну, пах вином, подгоревшим жиром, блевотиной, мочой, «сладкой травкой», потом и жареной рыбой. Чем совершенно точно не пахло в таверне, так это свежим воздухом.
Звуковым же оформлением в «Попугае» служил невнятный гул, возникающий обычно в тех случаях и местах, когда три дюжины человек пытаются сообщить соседу по столу, что он – сосед – есть не более чем пьяная свинья.
Гул, впрочем, оборвался сразу же, стоило лишь ворвавшемуся вслед за маленьким таном порыву ветра чуть приподнять сизые клубы. Не так уж часто «Попугай на порохе» удостаивали своим посещением благородные таны в камзолах, стоящих дороже, чем полная оснастка шлюпа.
Ничуть не смутившись столь пристальным вниманием, Диего качнулся… выпрямился и, сосредоточенно вглядываясь в пол, начал продвигаться к стойке.
Вряд ли ему удалось добраться до указанной цели самостоятельно, если бы с его пути вдруг не начали таинственным – явно не без помощи черной магии, как могло бы показаться стороннему наблюдателю – образом исчезать стулья, а порой и столы вместе с сидевшими за ними людьми. Столь же волшебным образом очистилось место перед стойкой, едва только Раскона приблизился к ней.
– Что желает высокородный тан?
Диего стянул шляпу и с крайне задумчивым видом уронил ее на табурет около стойки. Озадаченно моргнул, наклонился, поднял шляпу с пола, уронил еще раз, полюбовался результатом и лишь затем вскарабкался на соседний табурет и развернулся к человеку за стойкой.
– Высокородный тан желает лучшего вина, какое только сыщется в вашей конуре! Немедленно!
Пожелание маленького тана было исполнено со скоростью, заставившей Диего заподозрить: либо хозяин «Попугая» втихаря балуется заклятьем телепортации, либо же вино в предложенной ему кружке было далеко не лучшим. По крайней мере, все содержатели подобных заведений, с которыми тан Раскона был знаком до сего дня, тратили куда больше времени на поход к заветной бочке в глубине погреба.
Он потянулся за кружкой… и промахнулся. Со второй попытки ему все же удалось нащупать ручку, после чего маленький тан поднес кружку к лицу и принялся сосредоточенно изучать царапины и вмятинки на ее боку.
По крайней мере, именно так этот жест выглядел со стороны. Определить же, что под прикрытием глиняной посудины цепкий взгляд Раскона неторопливо прошелся по таверне, не смог никто из сидевших в ней.
Зато сам маленький тан насчитал тридцать семь пар внимательно наблюдавших за его движениями глаз – правда, шесть пар таковыми счесть можно было лишь условно, ввиду одноглазости их обладателей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});