- Видишь хоть одного? - спрашивает Эдди. Солнце садится, бросает на воду оранжевую дорожку, так что, по расчетам стрелка, в этот раз он отключался больше, чем на шесть часов. Он чувствует, что у него прибавилось сил. Он приподнимается, садится и смотрит вниз, на воду. Ни прибрежный песок, ни земля, переходящая в западный склон горы, особенно не изменились; ему видны мелкие изменения пейзажа и того, что валяется на берегу (например, дохлая чайка, лежащая комком раздуваемых ветром перьев на песке ярдах в двадцати левее и ярдов на тридцать ближе к воде), но, не считая этого, все - такое же, как там, откуда они начали путь.
- Нет, - говорит стрелок. Потом: - Нет, вижу. Один есть.
Он показывает рукой. Эдди прищуривается, потом кивает. Солнце опускается еще ниже, оранжевая дорожка становится все больше и больше похожей на кровавую полосу, и первые чудовища, спотыкаясь, выходят из волн и начинают ползти по песку вверх.
Два из них неуклюже устремляются наперегонки к дохлой чайке. Победитель набрасывается на нее, разрывает и начинает запихивать гниющие останки в свою клювовидную пасть. "Дид-э-чик?" - спрашивает он.
"Дам-э-чам? - отвечает проигравший. - Дод-э-..."
БА-БАХ!
Револьвер Роланда обрывает вопросы второй твари. Эдди спускается к ней и хватает ее за спину, не сводя глаз с первой. Впрочем, она слишком занята чайкой. Эдди приносит свою добычу наверх. Тварь все еще подергивается, поднимает и опускает клешни, но вскоре перестает шевелиться. Хвост в последний раз изгибается дугой, а потом ровно падает, а не подгибается вниз, как раньше. Боксерские клешни обвисают.
- Скоро подам обед, хозяин, - говорит Эдди с акцентом и интонацией слуги-негра. - Извольте выбирать: филе из ползучки-кусачки или филе из ползучки-кусачки. Что будете кушать?
- Я тебя не понимаю, - говорит стрелок.
- Еще как понимаешь, - отвечает Эдди. - Просто у тебя нет чувства юмора. Что с ним случилось?
- Надо думать, его отстрелили в одной из войн.
Эдди улыбается этим словам.
- Сегодня ты и на вид, и на слух малость пободрее, Роланд.
- Я думаю, я и вправду стал малость пободрее.
- Что ж, может, ты завтра сможешь немножко пройти. Скажу тебе, друг мой, прямо и откровенно: тащить тебя - надорвешься и обосрешься.
- Я постараюсь.
- Да уж постарайся.
- Ты тоже выглядишь чуть получше, - решается сказать Роланд. На последних двух словах голос у него срывается на дискант, как у мальчишки-подростка. "Если я как можно скорее не перестану разговаривать, - думает он, - я вообще никогда не смогу говорить".
- Я полагаю - не помру. - Он смотрит на Роланда ничего не выражающим взглядом. - Впрочем, ты никогда не узнаешь, до чего я был пару раз к этому близок. Один раз я видел один из твоих пистолетов и приставил себе к виску. Взвел курок, подержал и убрал. Осторожненько поставил курок на место и засунул твою пушку обратно в кобуру. В другой раз, ночью, у меня начались судороги. По-моему, это было на вторую ночь, но точно не знаю. Эдди качает головой и произносит несколько слов, которые стрелок и понимает, и не понимает. - Теперь Мичиган кажется мне сном.
Хотя стрелок не может говорить громче, чем хриплым шепотом, хотя он знает, что ему вообще не следует разговаривать, одну вещь ему необходимо узнать.
- Что помешало тебе нажать спуск?
- Так ведь других-то штанов у меня нет, - говорит Эдди. - В последний момент я подумал, что если я нажму на спуск, а патрон-то окажется негодным, то сделать это еще раз я уж ни в жизнь не решусь... а когда навалишь в штаны, их нужно тут же отстирать, а то так и будет от тебя вонять всю жизнь. Это мне Генри сказал. Он говорил, что научился этому во Вьетнаме. А поскольку дело было ночью, и по берегу шлялся Омар Лестер, не говоря уж об его дружках...
Но стрелок хохочет, заливается смехом, правда, почти беззвучным: с его губ лишь иногда срывается надтреснутый звук. Эдди и сам слабо улыбается. Он говорит:
- Мне думается, тебе в той войне чувство юмора отстрелили только до локтя. - Он встает и направляется вверх по склону, где, как полагает Роланд, должно быть топливо для костра.
- Подожди, - шепчет стрелок, и Эдди смотрит на него. - А по правде почему?
- Я так полагаю - потому что я был тебе нужен. Если бы я покончил с собой, ты бы умер. Попозже, когда ты встанешь на ноги, я, может быть, вроде как вернусь к этой проблеме. - Он оглядывается вокруг и глубоко вздыхает: - Где-то в твоем мире, Роланд, может, и есть Диснейленд или Кони-Айленд, но то, что я видел до сих пор, меня, по правде говоря, не очень-то заинтересовало.
Он отходит от Роланда на несколько шагов, останавливается и смотрит на него. Лицо у Эдди мрачное, хотя болезненной бледности немного поубавилось. Его уже больше так не трясет, приступы дрожи прошли, он лишь изредка слабо вздрагивает.
- Ты меня иногда просто не понимаешь, правда?
- Да, - шепчет стрелок. - Иногда не понимаю.
- Тогда поясню. Есть люди, которым необходимо быть нужными другим. Ты этого не понимаешь, потому что ты не из таких. Если бы потребовалось, ты бы меня использовал и выкинул, как бумажный пакет. Бог тебя ебанул, друг мой. Ты сообразителен как раз настолько, что тебе от этого больно, но и жесток как раз настолько, чтобы все равно поступить так. Ты бы просто не смог иначе. Если бы я валялся там на песке и истошно орал - звал бы на помощь, ты бы перешагнул через меня и пошел дальше, если бы я загораживал тебе путь к твоей треклятой Башне. Ну, что, разве я не угадал?
Роланд ничего не говорит, только смотрит на Эдди.
- Но не все люди - такие. Есть люди, которым нужно, чтобы они были кому-нибудь нужны. Как в песне Барбары Стрейзанд. Банально, но тем не менее, это так. Это просто еще один способ оказаться на крючке.
Эдди задумчиво смотрит на Роланда.
- Но ты-то в этом смысле чистенький, так ведь?
Роланд не сводит с него глаз.
- Если не считать твоей Башни, - с коротким смешком говорит Эдди. Ты тоже торчок, Роланд, и твоя наркота - Башня.
- На какой войне? - шепчет Роланд.
- Что?
- На какой войне тебе отстрелили чувство благородства и целеустремленность?
Эдди отшатывается, как от пощечины.
- Пойду схожу за водой, - коротко говорит он. - А ты поглядывай за ползучками-кусачками. Мы сегодня ушли далеко, но я так и не разобрался, разговаривают они между собой или нет.
И он отворачивается, но Роланд успевает заметить в последних багряных лучах солнца, что щеки у него мокрые.
Роланд поворачивается обратно к кромке берега и наблюдает. Омароподобные чудища ползают и вопрошают, вопрошают и ползают, но и то, и другое кажется Роланду лишенным определенной цели; какой-то интеллект у них есть, но его не хватает, чтобы передавать информацию друг другу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});