В Вашингтоне все более популярной становилась точка зрения, что англо-американский альянс противоречит историческим традициям США. Антибританская истерия в СМИ доходила до гротеска: англичанам вспоминали все их старые прегрешения, начиная с войны за независимость. Как отмечал колумнист The Daily Telegraph, «американские джингоисты развязали англофобскую кампанию в лучших традициях XIX века. Они воспевали гений Эндрю Джексона, разбившего британцев под Новым Орлеаном в 1812 году, рассуждали о сложных отношениях Черчилля и Рузвельта и называли союз англоязычных народов «отклонением от нормы»[368]. Кульминационным моментом антибританской кампании стала встреча сборных Англии и США по футболу на чемпионате мира в ЮАР. На следующий день после матча на первой полосе The New York Post был изображен поверженный британский солдат в красном камзоле. Надпись под рисунком гласила: «США победили 1:1»[369]. «В последние недели, – писала the Guardian, – в Америке все большую роль начинают играть стереотипы, сформировавшиеся в эпоху колониальной борьбы, и извечные комплексы, связанные с английским акцентом и английским футболом»[370].
«Когда вы слышите, что кто-то выступает от имени ВР с английским акцентом, знайте, что этот человек лжет»[371], – заявил нью-йоркский демократ Энтони Уинер, который всегда отличался умеренными взглядами. Из-за нефтяного фонтана на дне Мексиканского залива рейтинг Обамы резко пополз вниз, и администрация президента, естественно, стала жестко критиковать руководство нефтяной компании ВР. Глава департамента внутренних дел США Кен Салазар обещал «не убирать сапог с горла» «Бритиш Петролиум» до тех пор, пока компания не заткнет злополучную скважину и не ликвидирует все последствия аварии. Асам Обама заявлял, что, будь его воля, он уволил бы директора ВР Тони Хейворда, и совещается с экспертами о том, кому именно он должен «дать пинка под зад». Из уст американского президента, который прославился изящными дипломатичными формулировками, такая риторика звучала особенно угрожающе.
Белый дом требовал, чтобы ВР в числе прочего платила зарплату тысячам нефтяников, которые остались не у дел в результате моратория, наложенного Обамой на глубоководное бурение, и критиковал компанию за намерение выплатить инвесторам ежеквартальные дивиденды, хотя на них рассчитывают несколько пенсионных фондов в Британии и США. Постоянно растущий список финансовых претензий к ВР, которой вчинили около 6 тысяч исков, привел к тому, что за семь недель ее акции потеряли почти половину своей совокупной стоимости, что составило около 82 млрд. долларов.
Крах ВР имел бы катастрофические последствия для британской экономики. В свое время существовала присказка: «Все, что хорошо для General motors, хорошо и для Америки». То же самое можно сказать о роли ВР в Британии. Это крупнейшая корпорация в стране, которая обеспечивает работой около ста тысяч человек и ежегодно переводит в казну 7 млрд. фунтов. Неудивительно, что в Соединенном Королевстве выпады американцев против компании воспринимались в штыки. Новый британский казначей Джордж Осборн прислал в редакцию The Wall Street Journal заявление, в котором подчеркивалось, что ВР «приносит значительную экономическую пользу англосаксонским народам», мэр Лондона Борис Джонсон потребовал, чтобы американские политики прекратили «антибританскую риторику», а бывший лидер консерваторов лорд Теббит охарактеризовал поведение Обамы как «недостойное»[372].
«В 2008 году британцы совершили серьезную ошибку, поставив на Барака Обаму, – писал эксперт Гуверского института Виктор Дэвис Хэнсон. – Как и все представители левого «прогрессивного» лагеря, он считает Соединенное Королевство воплощением мирового зла и не может простить англичанам их «империалистическое» прошлое»[373]. В книге «Мечты моего отца» будущий американский президент с гордостью рассказывал о том, как его кенийский дедушка участвовал в антиколониальной борьбе с британцами, а такие его друзья, как Билл Айерс и пастор Джеремия Райт не раз проклинали «лицемерную империю».
Сразу после инаугурации Обама ясно дал понять, что не дорожит «особыми отношениями» с Великобританией, вернув англичанам бюст Уинстона Черчилля, украшавший Овальный кабинет Белого дома при прежней администрации. После этого демократы допустили ряд досадных оплошностей, выказав полное пренебрежение к трансатлантическим партнерам. На первой встрече с британским премьером Гордоном Брауном Обама преподнес ему набор лазерных дисков, которые не работали в Соединенном Королевстве. К тому же, по словам критиков, они были настолько заурядны, что могли быть куплены в любом сувенирном киоске. Вскоре отличилась и госсекретарь Хиллари Клинтон, поздравившая английскую королеву с днем рождения на неделю раньше срока. «Дьявол, как говорится, в деталях, – писала The Daily Mail, – и вслед за незначительными промахами, которые в первую очередь были связаны с нарушением дипломатического этикета, последовали куда более серьезные шаги новой администрации, вынудившие британцев отказаться от иллюзий об особых отношениях»[374]. Американские чиновники начали подвергать сомнению весомость вклада главного европейского союзника США в операцию в Афганистане, что очень уязвило британских военных. Но самым болезненным ударом для Лондона стало решение Обамы занять нейтральную позицию в споре между Англией и Аргентиной по поводу судьбы Фолклендских островов.
Ради того, чтобы исправить ошибки неоконсерваторов на заднем дворе Америки и восстановить влияние в Западном полушарии, демократы, фактически, сдали традиционного союзника США. Многие эксперты, правда, утверждали, что англо-американский альянс в любом случае ждала незавидная судьба. «Политический роман между Рейганом и Тэтчер был лишь последней вспышкой угасающего пламени, – говорил профессор Гарварда Нил Фергюссон. – Атлантизм Блэра стал лебединой песней «особых отношений». Для стратегического партнерства требуется нечто большее, чем близость лидеров и взаимный интерес элит»[375]. Как бы то ни было, в эпоху Буша-младшего Британии удалось закрепить за собой роль ключевого союзника США. Лондон продемонстрировал способность оказывать Вашингтону твердую политическую поддержку и практическую военную помощь. «Страна должна быть готова заплатить кровью за то, чтобы укрепить свои особые отношения с США»[376], – заявлял Тони Блэр. Он призывал поддерживать американцев во всех их начинаниях и избегать критики. И хотя эта тактика принесла ему обидное прозвище бушевский пудель, Блэр стал единственным иностранным лидером, к мнению которого прислушивался президент Соединенных Штатов.
Но стоило Бушу покинуть Белый дом, как в Вашингтоне забыли о единстве англосаксов. Как отмечал историк Пол Кеннеди, «американская элита вообще никогда не разделяла чувства близости, свойственного британцам. В США политиков в первую очередь интересует мнение электората, и разговоры о том, что Англия могла бы играть для Америки ту же роль, что эллинистическая Греция для Рима, не более чем миф»[377]. «Британия довольно маленькая и слабая страна, – вторил ему профессор Лондонской школы экономики Доминик Ливен, – а политические процессы в США весьма жесткие. И здесь никто не будет прислушиваться к мнению английских лидеров, мечтающих о роли кулуарных советников»[378].
Разлад с Великобританией администрация Обамы пыталась компенсировать, укрепляя отношения со странами европейского ядра, в первую очередь, с Францией. Тем более, что президент Саркози, во время предвыборной кампании 2007 года заработавший прозвище «американец», выступал за сближение с Америкой. Еще в своей книге «Показания», опубликованной накануне президентских выборов, Саркози критиковал национальную элиту, которая пытается противопоставить Францию американской супердержаве. «Вечная фронда, – писал он, – превращает французских политиков в карикатурных персонажей»[379]. Саркози был убежденным американофилом. Он отдыхал в США, находился в дружеских отношениях с представителями американской политической и бизнес-элиты. В свое время он был просто очарован Бушем, и когда началась война в Ираке, вместе с другим «ястребом» из СНД (голлистская партия «Союз за народное единство»), Пьером Лелушем, выступил в поддержку Соединенных Штатов. Политические оппоненты называли Саркози «неоконом с французским паспортом», и хотя ему удавалось создать впечатление, что он привержен идеалам «великой Франции», играющей особую роль на мировой арене, эксперт в области международных отношений Ален Греш отмечал, что президент выстраивает систему союзов, которая в корне отличается от той, что создавалась Жаком Шираком. «Сейчас, – писал он, – Франция ориентируется на Соединенные Штаты, Израиль и НАТО, что полностью противоречит установкам де Голля»[380]. «Отказ от наследия де Голля, – отмечал влиятельный голлист Рене Андре, – в итоге приведет к тому, что Франция растворится в атлантической идентичности. Это аксиома французской внешней политики. А рассуждения Саркози о том, что, укрепив свои позиции в НАТО, Париж сможет, наконец, воплотить в жизнь идею независимых вооруженных сил ЕС, – сказка, рассчитанная на обывателей, которые вряд ли поддержали бы проамериканский переворот»[381].