— Как это вообще возможно?! — изумился принц.
Тот факт, что его, дракона, обошла какая-то девица, до сих пор ссущаяся в постель, пребольно кольнул его самолюбие. Единственное, что немного утешало его — это то, что сам он был в этот момент очень сильно занят.
— Поздравляю, ваше величество! — едко произнесла Маша.
Принц резко обернулся к ней. Его темные глаза сверкали как агаты.
— Что?. — произнес он. Вид у него был странный. Пламенный, и вместе с тем отсутствующий.
— Король умер — да здравствует король, — пояснила Маша. — В нашем случае, умерла королева. Полагаю, вы не отдадите короны лиданийцам?
Принц смолчал, хотя вид у него стал абсолютно одержимый.
— Королеву запереть — резко бросил он вдруг кратко кивнув на Машу. — С лиданийцами я сам разберусь.
И он вышел поспешно, на ходу застегиваясь и заметая длинным плащом следы.
Кто знает, хотела ли Берта убить старую королеву, или просто так вышло. Никому лиданийская принцесса не говорила о том, что происходило в ее голове. И уж не расскажет никогда.
Да только вечером, когда слуги ее уложили в постель и оставили одну. Берта и не думала слать.
Сначала она храпела, старательно изображая спящую. Чмокала как будто во сне и тихонько что-то бормотала, будто беседуя с кем-то во сне.
Она часто так делала.
Зная ее буйный, коварный и непредсказуемый нрав, слуги вечером опаивали ее сонным снадобъем. Принцесса поначалу пила его, делалась спокойной, умиротворенной, и засыпала. Но очень скоро раскусила эту хитрость, научилась опознавать отвар по запаху и специфическому привкусу, и тайком выливала его под стол или в кровать, делая вид, что в очередной раз напрудила в чистое белье.
Зато после, глубоко ночью, усыпив бдительность слуг, присматривающих за ней, принцесса выбиралась из своей постели и шла творить то, что взбредало ей в голову.
А взбредало ей всякое, и никогда ничего доброго.
Чем болела принцесса, было непонятно, и болела ли вообще — тоже. В ее голове странным образом уживались беспросветная, первобытная жесточайшая глупость и невероятная хитрость.
Знания, которые принцессе пытались привить при дворе ее отца, не дали глубины ее разуму, не породили сколь-нибудь высоких мыслей. Принцесса просто была набита ими как пустой мешок ненужными изломанными вещами.
Зато если дело касалось выгоды, принцесса была расчетлива и умна, как сто тысяч чертей.
Не было ни единой вещи, которую принцесса не могла бы получить —выклянчив, обменяв, стащив, — если ей того сильно хотелось.
И сегодня ее выгода была заключена в теле Эвиты.
В роскошном, сильном и молодом теле красавицы-герцогини, которое вожделеют все мужчины.
Берта, хоть и была дура дурой, а прекрасно понимала, что красивая и здоровая женщина может добиться большего от вожделеющего ее мужчины.
Без угроз, без пыток, к каким она прибегала, насильно женя на себе зазевавшихся привлекательных конюхов с целью провести веселенькую брачную ночь.
И как ее жених, красавец Альбер, смотрел на Эвиту, дура Берта тоже приметила.
Хоть женишок и помалкивал, злобно сопя в две дырки. И от своей невестушки-Берты рыло неблагодарное воротил!
Околдованный, связанный магическими путами, с грубо заткнутым магией ртом, он рвался всей душой к Эвите. Воздух кипел вокруг него от бессильной ярости принца. И
поэтому Берта очень заинтересовалась, а что там, под платьем у герцогини Эвиты, чего так сильно хочет Альберт.
Именно для этого она велела раздеть Эвиту и заставляла ее танцевать голышом.
Чтобы рассмотреть ее как следует.
А не для чего-либо еще.
И увиденное ей понравилось настолько, что она решилась на переселение в эту юную и прекрасную оболочку.
Надо отметить, что об этом Берта подумывала давненько.
Кто знает, было ли больное, некрасивое тело ее собственным с рождения, или же она впрыгнула в него случайно, вынужденная делать выбор как можно скорее, сию секунду.
Да только скуластое лошадиное лицо не нравилось Берте. Как и припадки, слабость и болезненность.
Берта рассматривала и примерялась к телам рабынь, вельможных дам, и всех находила недостойными. У всех был какой-нибудь изъян на взыскательный вкус принцессы.
На самом деле и изъянов-то особых не было; просто теперь Берта относилась весьма настороженно к кандидаткам на вселение. Словно напуганный зверь. И стоило неосторожному смешку вспорхнуть рядом с облюбованным ею телом, как ей уж казалось, что смеются именно над выбранной красоткой.
И она стыдливо отворачивалась, будто получив оплеуху.
Как будто это над ней смеялись.
А над Эвитой — это Берта поняла своим хитрым, животным чутьем, — смеяться никто не станет.
Никогда.
А если и станет, то только давясь завистью. Кашляя, словно в глотку насыпали толченого стекла.
Потому что даже яростный и непокорный принц Альберт готов был ползти к ней на брюхе, как полудохлая больная ящерица, и есть из ее рук.
Потому что дядюшка Берты, добрейший Родерик, человек невзрачный, незаметный, но со стальной волей, готов был тут же встать перед красавицей Эвитой на колено, и склонить голову в величайшем почтении.
Даже перед униженной, голой, испуганной и зареванной.
— Мне, мне такое тело! — шептала Берта, нетерпеливо крутясь с бока на бок.
Да, королева истребила магию в королевстве. Ровно настолько, что обладающий хотя бы крошечной ее каплей и умеющий ею пользоваться был почти всесилен.
Лиданийцам за верную службу короне удалось сохранить ритуальный ларец и еще кое-что.
Дом герцогов Флоресов был известен темной родовой магией, грозной и пугающей.
Королевский дом славился блестящей доблестью, силой и драконьей мощью.
А вот лиданийцы были путешественниками.
Говорят, они и выродились потому, что одну и ту же душу селили много-много-много раз в разные тела. И она жила, тихо догорая, как свеча. Не гасла, но и не грела.
Существовала, пока разум под гнетом лет не погаснет и пока человек не позабудет, что нужно совершить очередной прыжок, чтоб не кануть в черное небытие смерти.
Тело, вроде, здорово и молодо, а его точат многовековые усталость и тоска.
Растворяются далеко в прошлом юношеская дерзость, смелость, решительность, и лиданиец становится сух и мертв, как белое дерево. Вроде, жив, а зачем.
И не в этом ли причина болезни и немощи Берты?.
Впрочем, она никогда б не призналась в том, даже сели б это было так.
Королева запретила эти бессмысленные на ее взгляд прыжки. Под ее присмотром лиданийцы уничтожили все артефакты и амулеты, что помогали им переселяться.
Но безумная Берта не была бы хитрой, как бешеная лисица, Бертой, если б не припрятала себе один из медальонов, затолкав его туда, куда невинная девица ничего не смогла засунуть, не причинив себе непоправимого ущерба.
Магическая вещица была довольна увесиста и объемна, и поэтому тоже амулет даже и не подумали искать там, куда хитрая Берта его поместила.
Тараща честные глаза, принцесса разделась до нижней рубашки и позволила королевским слугам обыскать себя.
Ничего, конечно, не нашли.
И довольная Берта осталась единственной обладательницей мощного амулета.
Дождавшись, кода все уснут Берта решила этой же ночью свой план осуществить.
С удовлетворением прислушавшись к храпу нянек и служанок, Берта выскользнула из постели, кое как оделась, лишь бы только прикрыть ночную рубашку, и решительно двинулась на поиски вожделенной добычи.
Амулет, что должен был перенести ее в тело Эвиты, она крепко сжимала обеими руками, прижав его к груди.
А он сиял мягкими сиреневыми вспышками, в такт бьющемуся сердцу хозяйки.
Дождавшись, когда все уснут, Берта решила этой же ночью свой план осуществить.
— Веди, веди меня, — шептала Берта, плутая по лабиринтам дворцовых коридоров. —
Ищи мне Эвиту!
Куда идти, Берта тоже не знала, разумеется. Поэтому ориентировалась на свет амулета.