Читать интересную книгу Дарю вам праздник - Уорд Мур

Под стать одежде было и оружие. Я заметил длинноствольные винтовки, короткие карабины, ружья разной степени устарелости, чуть ли не вплоть до мушкетов; один бородач был вооружен тяжеленным дробовиком. Однако, каковы бы ни были их вооружение и обмундирование, они вели себя, как завоеватели. На поле сегодняшней битвы я был единственным человеком, который доподлинно знал ее исход, но эти бойцы конфедератов, похоже, уже вполне его предчувствовали.

Оглушенные поражением северяне прошли мимо меня, ничего не замечая вокруг. Эти же были — внимательнее некуда. Слишком поздно я сообразил, что мне не уберечься от их острых, наметанных глаз. Но ругать себя за глупость уже не приходилось — не успел я и начать, как здоровый детина с пышными бакенбардами, облаченный в нечто, бывшее когда-то модным пальто бутылочного цвета, наставил на меня ружье.

— Дуй сюда, ребята! — И потом уже мне: — Ты чего тут делаешь, малый?

Трое-четверо южан с любопытством окружили меня.

— Смешней этого дрянь-янки я в жизни не видал. Ей-ей, он будто только сейчас из ванночки!

Я прошагал всю ночь по пыльным дорогам; оставалось думать, что представления бойцов о чистоте не слишком завышены. Это сразу подтвердил и их запах — запах застарелого пота, одежду, которую много дней не снимали даже на ночь, запах давным-давно не мытых ног и прокисшего табака.

— Я нестроевой, — ляпнул я.

— Чего? — спросил бородач. — Баптист, что ли?

— Не, — поправил стоявший с ним рядом. — Эти словечки оставь для судейских. Просто у парня с головой не в порядке.

— Зато с ногами в порядке, глянь! Покажи-ка свои сапоги, янки. Мои-то вовсе каши просят.

Ужасно было отнюдь не прощание с сапогами. И не возможность ареста. И даже не гипотетическая перспектива быть расстрелянным в качестве шпиона. То, что они меня обнаружили, грозило катастрофой куда более чудовищной и непоправимой. Эти вот люди составляли передовую роту полка, которой надлежало, прочесав сад и пшеничные поля, провести рекогносцировку пустоши, известной как Дэйвилс-Дэн и занять высоту Литл-Раунд-Топ, куда затем будет переброшена целая бригада конфедератов. Она удержит Раунд-Топ в течение нескольких часов, а за это время на высоту будет выдвинута артиллерия, для которой все поле боя окажется как на ладони. Артиллерия, которая решит исход битвы при Геттисберге в пользу южан.

Ни в каких материалах мне не встречалось ни малейших свидетельств о задержке, пусть сколь угодно короткой, в этом персиковом саду. Опасность, о которой Барбара предупреждала столь настойчиво, стала реальной. Меня обнаружили, и этот нелепый, не имеющий сам по себе никакого значения факт, грозил изменить весь ход истории.

Я старался не поддаваться панике. В конце концов, задержка на несколько минут не может повлечь заметных последствий. Все историки сходятся на том, что захват южанами высот Раунд-Топс был неотвратим; конфедераты были бы полными дураками, если бы просмотрели эту возможность

— да как бы они ее просмотрели, ведь высоты буквально бросаются в глаза и на картах, и при непосредственном осмотре поля боя. Южане заняли высоты не на несколько минут, а на несколько часов раньше, чем федералисты предприняли аналогичную попытку. Я проявил себя невозможным кретином, не спрятавшись как следует, но последствия этого будут исчерпаны в несколько минут.

— Дай посмотреть сапоги, говорю. Мне весь день ждать, что ли?

Подошел высокий офицер — острая эспаньолка, усы песочного, даже чуть рыжеватого цвета с напомаженными подкрученными кончиками; в руке — револьвер.

— Что здесь происходит?

— Да вот янки, кэп. Маленько меняемся обувкой, — тон был ворчливый, почти вызывающий.

Нашивке на рукаве офицера свидетельствовали, что чин его не слишком высок.

— Я, капитан, человек гражданский, — мирно сказал я. — Я понимаю, тут мне не место.

Капитан смерил меня холодным, презрительным взглядом.

— Здешний?

— Не совсем. Я из Йорка.

— Очень плохо. Думаю, вы сможете рассказать мне о янки там, впереди. Дженкс, верните этому гражданскому джентльмену его обувь.

За издевательской вежливостью клокотали ярость, ненависть, злоба на меня за то, что я штатский, на собственных подчиненных за недостаток уважения, на битву, на весь свет. И вдруг я почувствовал, что лицо офицера мне знакомо. Странно. Это начинало раздражать. Я не мог увязать его ни с каким-либо именем, ни с каким-либо местом, ни даже с какими-то определенными обстоятельствами.

— Как долго вы пробыли в этом саду, мистер Гражданский-из-Йорка? Непроизвольные потуги вспомнить, кто он такой, буквально взбесили

меня, мешая сообразить, что происходит вокруг.

А что происходит вокруг? «Очень плохо. Думаю, вы сможете рассказать мне о янки там, впереди. Как долго вы пробыли в этом саду?»

Янки впереди? Но их там нет. Их не может там быть, по крайней мере еще несколько часов.

— Повторяю свой вопрос. Как долго вы пробыли в этом саду?

Возможно, впоследствии этот офицер так продвинулся по службе что его портрет попал в какие-нибудь малозначительные воспоминания. Но я был уверен, что лицо капитана не напоминает мне случайно увиденную и тут же позабытую иллюстрацию. Эти черты я видел часто…

— Нет, ей-бо, мне позарез нужны его сапоги. Ежели мы деремся не за ихние сапоги, так на кой ляд мы вообще деремся?

Что я мог сказать? Что пробыл в саду полчаса? Это сразу повлечет следующий вопрос: видел ли я федеральные войска? И, как бы я ни отвечал, моя роль соглядатая станет очевидной.

— Эй, кэп! А ведь малый знает чего-то! Гляньте, как осклабился!

Я улыбаюсь? Почему? От страха? От растерянности? В простом старании отмолчаться, чтобы не увязнуть глубже?

— Ну я ж говорю! Чего-то знает!

Можете меня повесить, можете вытряхнуть из сапог; теперь я буду нем, как была когда-то милая моя Кэтти.

— Выкладывай, парень. Ты изрядно влип. Есть впереди янки?

В голове у меня все окончательно перепуталось. Если бы я знал будущий чин этого капитана, я сообразил бы, кто он. Полковник какой-то. Бригадный капитан имярек. Что же произошло? Почему я позволил себя заметить? Почему я заговорил, почему я теперь так упорно молчу?

— Янки впереди! Ей-бо, янки впереди!

— Тихо! Я спрашиваю его — а он этого не сказал.

— Ка! Дрянь-янки у нас под носом. Только и дожидаются, чтоб мы сунулись!

— Малый говорит, там засада синепузых!

Неужели я готов был солгать, и возбужденные солдаты каким-то сверхъестественным образом уловили мои мысли? Неужели даже молчание не освобождает от соучастия?

— Парень, которого мы сцапали, говорит, впереди все пушки федиков, и все глядят на нас!

— Назад, ребята! Назад!

Я много читал о способности ни на чем не основанных мнений распространяться, подобно эпидемии. Неправильно понятое слово, беспочвенный слух, абсурдный рапорт — и вот организованные вооруженные люди, взвод ли, армия ли, начинают вести себя, как лишенная капли здравого смысла толпа. Подчас подобные эпидемии приводят к подвигам, подчас — к панике. Здесь паника еще не началась, но моя нервная, ничего не означавшая улыбка была истолкована как свидетельство того, чего на самом деле и в помине не было.

— Тут ловушка. Давай назад, ребята. Выберемся на открытое место, там поглядим, где янки.

Капитан повернул к своим людям.

— Черт вас раздери! — яростно закричал он. — С ума вы, что ли, посходили? Парень ничего не сказал. Нет там никакой ловушки!

Люди медленно, угрюмо уходили.

— А я слышал, — пробормотал один, обвиняюще глядя на меня.

Крик капитана сорвался на визгливый вопль.

— Назад! Назад, я сказал!

Его безудержная ярость передалась его людям, до той поры еще пребывавшим в нерешительности. Он схватил за плечо того, кого называл Дженксом, и развернул лицом к фронту. Резким рывком Дженкс попытался освободиться; на лице его отчетливо читались и страх, и ненависть.

— Пустите, черт бы вас побрал! — проскрежетал он. — Пустите!

Капитан снова закричал и снова сорвался на визг. Дженкс левой рукой схватился за пистолет — офицер вырвал его. Дженкс уперся ружьем в грудь все еще державшего его капитана — дуло как раз у подбородка — и стал отталкивать его ружьем, как рычагом; несколько секунд два человека боролись, потом ружье выстрелило.

Фуражка капитана взлетела вверх. Какое-то мгновение он стоял, накрепко обхватив лицо руками. Потом упал. Дженкс с ружьем в руках тут же исчез за деревьями.

Едва очнувшись от потрясения, я подошел к лежащему. Лицо было снесено целиком. Лохмотья разорванных тканей сочились кровью; кровь успела уже пропитать и серый воротник, и длинные кудри модной прически. Я убил человека. Мое вмешательство в прошлое убило человека, которому суждена была, возможно, долгая жизнь, а возможно и слава. Проклятый ученик чародея не совладал с вызванным духом тьмы.

Я наклонился, чтобы попытаться найти в карманах убитого какие-нибудь документы, которые подсказали бы мне, наконец, откуда я его знаю. То, что я не мог этого вспомнить, по-прежнему не давало мне покоя. Но я оказался не в силах обыскать тело. Не стыд остановил меня — отвращение. И страх перед чем-то непоправимым.