ей голову. Только и всего. Вероятно.
Хижина, до которой они добрались, была сооружена из белого дерева, рассохшегося, слегка подгнившего. По размерам она разве что малость превосходила комнату Сэммиш у пекаря. Письмена и иероглифы были вырезаны на старых досках и расцвечены втертым в выемки воском – красным, желтым и странно насыщенным синим. Внутренняя обстановка внушала тепло и уют. Столик, две кровати со свежими соломенными тюфяками, железная кухонная плита, не больше конуры, с горящим внутри огоньком. Сэммиш пришли на память апартаменты гадалки. Но старик и его разноглазая сообщница только играли с тем настроением, которое здесь возникало взаправду. Позади закрылась дверь, порождая у девушки глубокое убеждение в том, что ей не покинуть этого места, кроме как с разрешения смуглой женщины и дикаря. Хоть здесь и не каменный мешок с железной дверью, как дом, куда отвели Алис в жатву, но с тем же успехом мог быть и каменным. Прокатилась волна головокружения – или же провернулась земля под ногами.
Смуглая женщина присела к плите, подложила в печку немного щепок. Воспряло пламя.
– Итак, дитя. Расскажи мне о том, что знаешь. Обо всем, кроме, так и быть, имени твоей подруги. Смотри, если о чем-нибудь умолчишь, я узнаю.
Сэммиш села, сжала ладони коленями. Ей было крайне неловко, но сдавать назад было уже слишком поздно.
– Все началось летом, – проговорила она. – Со стражника – в день, когда на престол взошел новый князь.
Она рассказала все – про Алис и смерть ее брата, золотые монеты и серебряный нож, келью Алис на Старых Воротах и свечу, вызвавшую бледную женщину, и как Алис приняла на себя обязанности брата. Девушка ожидала, что из ее уст полезет разрозненная чепуха, но нет. Она излагала события как сказитель, повторявший предание в тысячный раз, а смуглая сидела и слушала. Через время дикарь достал из-под кровати овощной нож, а из ящика – сушеное яблоко и принялся нарезать в миску кусочки. Сладкий, насыщенный аромат приободрил Сэммиш каким-то невыразимым словами образом.
Она рассказала о поручении, исполненном Алис для Андомаки, о рабовладельческом доме и мальчике.
И тогда смуглая женщина вздохнула, и вздох тот был проникновенней, чем слезы. Отчаяние и горе лучились от нее, как жар от огня. Сэммиш сбилась и замолчала. Мужчина протянул кусочек яблока, но женщина отринула его, не произнося слов.
– А вы… – начала Сэммиш и обнаружила, что не знает, о чем собирается спрашивать.
– Совсем не к тому я стремилась, – сказала женщина. – Хоть знала, насколько мои упования непрочны. Продолжай.
Сэммиш поведала, как нашла Оррела, слабого и тощего, как свеча, в больнице – и его историю о покушении и гибели Дарро. Было неожиданностью, что женщина из той повести сидела тут перед ней – однако неожиданностью приятной, как последнее слово хорошего анекдота, открывающее новый взгляд на всю байку. От этого весь рассказ сшивался нацело, будто таким и задумывался. Будто боги сочинили его заранее. И смуглая женщина по-прежнему не перебивала ее, не заговаривала вообще, пока Сэммиш не дошла до момента своего прихода на Камнерядье, где нашла Алис в окружении подручных Андомаки. Когда Сэммиш солгала насчет Оррела.
– Почему? – спросила темная женщина, и голос был тих и изнурен.
– Что почему?
– Почему ты не рассказала ей, что сделал со мной ее брат?
Сэммиш покачала головой.
– Я ведь не знала, что точно сделал Дарро. Не знаю до сих пор. Я имею в виду – ваш ли это был нож? Не соврал ли Оррел про то, что это вы наслали болезнь? Может, все это выдумка.
– Нет.
Сэммиш помотала головой, не вполне уверенная, что поняла. Смуглая женщина вскинула брови.
– Я же сказала тебе, что узнаю. Нет, не поэтому, – сказала она. – Давай-ка заново.
Сэммиш отвела взгляд. Дикарь, заложив ногу за ногу, расчесывал кустистую бороду. Сэммиш почувствовала, как шею и щеки заливает румянец.
– Я не хотела, чтобы Андомака про это узнала. Алис сказала, что передает ей любые сведения, а этого мне не хотелось.
Она опоздала на миг, сообразив, что назвала Алис по имени, но ни женщина, ни мужчина никак не прокомментировали ее оплошность.
– Уже ближе, – вместо этого молвила смуглая. – Но попробуй еще раз.
Дрова в печи трещали, раскалывались. Дверь качнуло дуновением ветра. Снаружи уже стемнело. Сэммиш не представляла, сколько проговорила здесь.
– Я очень хочу помочь ей, подруге, которую знаю давно, – сказала она. – И не хочу помогать той, кем она стала.
– Да, – сказала смуглая женщина. – Я понимаю.
– Может, все не так плохо, как прозвучало, – вступил дикарь, и Сэммиш поняла, что он говорит не про Алис.
– У них кинжал, – сказала смуглая женщина. – У них Тиму. У меня – ничего.
Дикарь свесил голову и вздохнул, но возражений не высказал. Собеседница открыла заслонку и подложила новое полено. При свете огня Сэммиш увидела на щеках женщины дорожки слез. Она понятия не имела, когда та заплакала. Не наблюдала никаких тому признаков.
– Миг, когда я поцеловала этого мужчину, – проговорила смуглая женщина, – нельзя было предотвратить. Я была молоденькой, глупенькой и увлекалась вещами, в которых не смыслила. К подобным людям мир редко бывает добр.
Сэммиш пощелкала пальцами, чтобы привлечь их внимание. Греза ее рассказа рассеялась, и девушка донельзя трезво осознавала и обнаженный клинок, что покоился подле женщины, и короткий ножик в руке дикаря. Ей полагалось почувствовать страх, но страха не было.
– Вы меня убьете?
– Я бы на твоем месте не спрашивал, – бросил дикарь. – Тебе и так до берега дальше, чем сумеешь доплыть.
– Понимаю, – сказала Сэммиш, – но я по-прежнему не знаю, что происходит.
– Разве нам есть что терять, если расскажем? – обронила женщина.
– Тебе? Нечего. А у меня пока осталось, ради чего стоит жить, – сказал дикарь и явно пожалел об этом, как только слова сорвались с его губ. Он провел по волосам иссохшей рукой.
Смуглая женщина собралась с мыслями.
– Нить Китамара, о которой тебе рассказала подруга, существует по-настоящему. Только это не нить.
– Этот город, – молвил дикарь, – панцирь чрезвычайно мерзкого краба. Только кто-то сыграл злую шутку, и под своей броней он сделался уязвим. Тот кинжал – вот что хранило его в веках. Люди кругом попивают вино, вкушают насущный хлеб и ничего об этом не знают, а между тем город держится на острие ножа.
– Спасибо, – сварливо бросила Сэммиш. – Теперь мне все стало ясно.
Дикарь хохотнул и подкинул ей миску. На дне еще оставались ломтики сушеного яблока. Один она съела.
– Спрашивай о чем хочешь, – сказала смуглая женщина. – Если смогу, то отвечу.
Сэммиш подумала о тысяче изводивших