по-другому, — сказал Джейсон. — Самое главное — выбрать правильный ход. Например, так, представьте. Мы показываем аудитории бесценную древнюю вазу — Китай, пятый век. Выступает эксперт из музея, подтверждает подлинность, все как положено. А потом выходите вы со своим кругом и на глазах у всех делаете вазу, которая гораздо лучше.
— Лучше не получится, — улыбнулась Мэри-Эн. — Древняя китайская керамика…
— Мы их заставим в это поверить. Я знаю своих зрителей. Тридцать миллионов человек сделают свой выбор, основываясь на моем мнении.
Тихим голосом Мэри-Эн произнесла:
— Я не смогу выйти на сцену. Я… слишком толстая. Люди будут смеяться.
— Подумайте о резонансе. О вас узнают миллионы. Ваше имя получит известность в музеях и магазинах. Покупатели будут выстраиваться в очередь.
— Оставьте меня в покое, — очень тихо сказала Мэри-Эн. — Пожалуйста. Я счастлива. Я хороший керамист, я это знаю. Я знаю, что магазины охотно покупают мои вазы. Им нравится моя работа. Неужели все надо делать в огромных масштабах, с размахом? Почему я не могу жить так, как привыкла? — Голос девушки был едва слышен. — Не похоже, что ваша известность и популярность сделали вас счастливым. В кафе вы у меня спрашивали: «Это мою пластинку играет музыкальный ящик?» Вы страшно боялись, что это не так. Вы гораздо уязвимее, чем я.
— К слову сказать, произнес Джейсон. — Не могли бы мы послушать эти две пластинки на вашем проигрывателе, прежде чем я уйду?
— Только я сама поставлю, — сказала Мэри-Эн. — А то у меня проигрыватель с хитростями. — Она взяла из рук Джейсона пластинки и двадцать долларов, а он остался стоять там, где стоял, рядом с осколками вазы.
Через мгновение заиграла знакомая музыка — его самый популярный альбом. Бороздки на этих пластинках больше не были пустыми.
— Можете оставить пластинки себе, — сказал Джейсон. — А я пошел. — Теперь, подумал он, они мне не нужны. Скорее всего я могу купить их в любом магазине.
— Знаете… вообще-то это не та музыка, которую я слушаю. Не думаю, чтобы я их часто ставила.
— Все равно оставьте, — сказал Джейсон.
— За ваши двадцать долларов, — произнесла Мэри-Эн, — я вам дам другую вазу. Подождите. — Она выскочила из комнаты, и Джейсон услышал, как зашуршала оберточная бумага. Наконец девушка появилась, прижимая к груди еще одну покрытую голубой глазурью вазу. Эта была гораздо красивее. Интуиция подсказала Джейсону, что она считала ее самой лучшей.
— Спасибо, — сказал он.
— Я ее заверну и упакую, чтобы случайно не разбилась. — Работала Мэри-Эн быстро и аккуратно. — Я так разволновалась, — сказала она, вручая ему сверток, — когда поняла, что сижу в кафе рядом со знаменитым человеком… Я очень рада, что мы встретились. Я буду долго вспоминать этот день. Надеюсь, что ваши проблемы разрешатся, и все будет хорошо.
Из внутреннего кармана пиджака Джейсон Тавернер достал небольшой кожаный футляр для визиток и протянул Мэри-Эн цветную тисненую карточку.
— Звоните мне в студию в любое время. Если передумаете и захотите выступить в программе. Уверен, что все получится. Между прочим… вот это мой домашний номер.
— До свидания. — Мэри-Эн открыла дверь.
— До свидания. — Он замешкался на пороге, словно хотел сказать что-то еще. Говорить, однако, было нечего. — Мы проиграли, — произнес Джейсон. — Мы полностью проиграли. Оба.
— Я вас не понимаю, — растерянно моргнула девушка.
— Берегите себя, — сказал он и вышел из квартиры на улицу, залитую лучами полуденного солнца.
Глава 24
Опустившись на колени возле тела Элис Бакмэн, полицейский судмедэксперт произнес:
— Пока я могу сказать только одно: она погибла от передозировки токсичного или полутоксичного препарата. Определить, что за препарат, мы сможем не раньше, чем через двадцать четыре часа.
— Рано или поздно это должно было случиться, — промолвил Феликс Бакмэн. На удивление, он не чувствовал ничего особенного. Даже наоборот. Когда их охранник Тим Чансер сообщил, что Элис найдена мертвой в ванной на втором этаже, он испытал глубокое облегчение.
— Я уверен, что этот тип Тавернер что-то с ней сделал, — без устали повторял Чансер, стараясь привлечь внимание Бакмэна. — Он очень странно себя вел. Я сразу заподозрил неладное. Я даже выстрелил в него пару раз, когда он убегал. Знаете, хорошо, что я в него не попал, — вдруг окажется, что он все-таки невиновен? А может, он чувствовал свою вину в том, что заставил ее принять наркотик? Может такое быть?
— Никому еще не доводилось заставлять Элис принять наркотик, — горько заметил Бакмэн и вышел из ванной в комнату. Двое полицейских в серой форме застыли по стойке «смирно», ожидая распоряжений. — Для того чтобы принять наркотик, она не нуждалась в поощрении.
Генерал почувствовал, что ему становится плохо. Что будет с Барни? — подумал он. Это самое ужасное. Их ребенок обожал свою мать. Бакмэн не мог понять его мотивов, сколько ни старался. Что ж, о вкусах не спорят.
И в то же время он сам… сам любил ее. Она обладала исключительными особенностями. Мне будет ее не хватать. Она занимала большое место в моей жизни. Хорошо это или плохо.
Бледный и взволнованный Герб Мэйм поднялся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.
— Все бросил — и сюда, — сказал он, протягивая Бакмэну руку. — Что? — спросил он, понизив голос. — Передозировка?
— Судя по всему, — ответил Бакмэн.
— Сегодня мне позвонил Тавернер, — сказал Герб. — Хотел поговорить с вами. Утверждал, что это связано с Элис.
— Он хотел сообщить мне о ее смерти, — сказал Бакмэн. — Он был здесь, когда это произошло.
— Каким образом? Откуда он мог ее знать?
— Понятия не имею, — покачал головой Бакмэн. На данный момент это было не важно. Он не винил Тавернера. Зная привычки и темперамент Элис, он понимал, что это она затащила его в дом. Скорее всего выследила, когда он вышел из здания академии, и усадила его в сверхмощный автомобиль. После чего привезла домой. В конце концов Тавернер был шестым. А Элис шестых любила. Как мужчин, так и женщин.
Особенно женщин.
— Скорее всего они устроили оргию, — предположил Бакмэн.
— Вдвоем? Или здесь был кто-то еще?
— Больше никого не было. Чансер бы