Вот она, железная шкатулка! Мессир Жан, прислеживающий за действиями мэтра указал отбросить задвижки под крышечкой и отпереть.
Новые чудеса. Внутри лежали упакованные в прозрачную пленку, наподобие бычьего пузыря, инструменты. Вот вроде бы ланцет — самый привычный, только ручка стальная, а не деревянная.
Миниатюрные клещи. Щипчики. Ножницы. В прозрачных конвертах с синей, зеленой и красной полосами цилиндрические предметы с поршнем и иглами.
Что это такое?
— Теперь слушайте меня очень внимательно, Рауль Ознар, — через силу проговорил барон. — Возьмите пакет с красной линией и надписью по-латыни «Streptomycin». Сорвите пленку... Да, именно так. Подайте мне, я покажу как надо делать.
Барон де Фременкур сорвал с прикрепленной к цилиндру иглы колпачок, отбросил в сторону. Вонзил острие себе в бок, в косую мышцу живота, надавил на поршень.
— Это должно помочь... Сделайте то же самое себе, мадемуазель Жанин и мадам Верене.
— Мне не надо, — сказала ореада. — Одону сделайте, он человек.
— Что это такое? — отозвался Рауль.
— Снадобье... Арабское, как я говорил. Должно хватить на всех... Давайте, не робейте! Можно в бедро, можно в плечо... Видели как я показал?
— Видел. Но... Девица Фаст не посмеет обнажать тело при мужчинах! Нельзя. Это богопротивно.
— Шевелитесь же, балбес! Иначе умрут все!
* * *
Рауля трясло.
Колотило так, что ложку ко рту не поднести. Не от страха, нет. От чувства полнейшей безысходности. Ощущения тупика. Окончательного и бесповоротного.
Ореада, — проклятая нелюдь, мамашу ее через три колена! — принесла мэтру ужин. Готовила сама, поскольку прислугу спешно отослала домой.
Овсяная каша на воде — добавлено коровье масло, выварка чеснока и листочки мяты. Ломтики скоромной рыбы-тунца и местный изюм — высушенные ягоды зеленого винограда, добавляющие кислинки. Суховатый зимний хлеб — мука уже не та, что после урожая.
Кушайте, мэтр. Вам нужно покушать.
Напротив Рауля сидела девица Жанин. Осторожно отламывала от теплого ржаного каравая по кусочку, отправляла в рот. Смотрела так, будто что-то прилюдно украла. Если бы не мадам Верене, не притронулась бы к еде — боялась.
Надо же, сбежать из монастыря не испугалась, а тут корчит из себя покорную рабыню! И все-таки что-то...
Что-то уникальное, загадочное, в девице Фаст есть — она не такая как все. Кровь Древних, как утверждает ореада? У людей и Etxeko может быть общее потомство, это неоспоримо доказано...
Вкус каши почти не чувствовался — от уксусных паров едва не слезились глаза и слегка першило в горле. Таинственный господин Жан де Партене заставил вымыть разведенной водой эссенцией всю аптеку и жилые комнаты, а оставшиеся после резекции бубонов пропитанные сукровицей и желтым гноем бинты приказал немедленно сжечь на жаровне.
К облегчению мэтра Ознара хирургия прошла успешно — барон не шутил, вскрыть бубон оказалось не сложнее, чем банальный фурункул. Вновь не обошлось без странных капризов мессира Жана: он настоял, чтобы Рауль и девица Фаст повязали на лица, закрывая рот и нос, тряпичные полоски пропитанные самым крепким brandwijn, «жженым вином», популярным на севере Франции фламандским продуктом перегонки вина из Пуату. Для чего — умолчал.
Двойной надрез ланцетом в виде буквы «Х», удалить мертвые ткани, поставить дренаж — шелковую ленточку, один конец которой остается в ране, второй выводится наружу. Точно как рекомендовал в своих трудах Клавдий Гален, придворный врач римского императора Марка Аврелия. Поверх — не тугая повязка из чистого льна.
Было больно, но барон терпел стиснув зубы.
— У вас прекрасно получилось, — сказал он Раулю по окончанию действа. — Наверное ощущения субъективные, но мне стало полегче... Спать хочется.
— Так спите, сударь.
— Боюсь одного: не проснуться.
— На все Божья воля, шевалье... Позвать кюре для причастия?
— Там, откуда я родом говорят: на Бога надейся, а сам не плошай. Могу я попросить вас об одолжении, мэтр? Если вы уцелеете в этом вселенском кошмаре...
— «Вселенский кошмар»? — переспросил Рауль. — Мрачное определение. Вы явно знаете о происходящем больше меня.
— Да, верно. Европа стоит на пороге невиданной в истории системной катастрофы... Собственно, мы уже переступили порог. Катастрофа началась, она происходит прямо сейчас, у нас на глазах, только не каждый способен оценить масштаб.
— Вы говорите непонятно, — ответил мэтр Ознар, посчитав, что у господина барона снова помутился разум. — Отдохните, я подойду к вам после заката.
— Остановитесь, мессир. Дослушайте. Просьба самая невинная. Случись я умру, в одной из сумок, — та, которая с тиснением на крышке, — найдете тубусы с документами... И деньги, больше тысячи венецианских цехинов чеканки дожа Франческо Дандоло, чистейшее золото... Цехины возьмете себе. Бумаги отправьте в Париж, мост Менял, торговый дом Любекской Ганзы, господину Карлу Вельзеру или его помощникам. Приложите сообщение, что барон де Фременкур скончался от чумы... Там разберутся. Обещаете?
— Я не собирался обыскивать ваши сумки в любом случае! — оскорблено сказал мэтр. — При вашей возможной смерти передам поклажу и деньги прево Арраса, как представителю закона короля!
— Простите, если обидел... Неправильно сформулировал. Вы благородный по рождению, человек чести. И все-таки — обещаете?
— Хорошо, слово наследника Вермандуа и Ознаров, а крепче этого слова только сталь, — кивнул Рауль, подумав о том, что мессир Жан или трудится на какую-то из тайных служб (предположений множество — от королевского сенешальства, до «Kataskopia», византийской разведки, о которой ходит немало устрашающих легенд!) или, что вполне возможно, выполняет деликатные поручения уважаемых купцов Ганзы, сопряженные с не меньшим риском. — Обещаю.
— Слово?
— Повторяю: слово дворянина. — Рауль начал обижаться всерьёз. Дважды попросить потомка древнего и уважаемого рода Вермандуа о клятве — это почти оскорбление!
Но если у мессира Жана есть свои, особые соображения?..
Впрочем, размышлять о занятиях шевалье де Партене ныне бессмысленно. Далеко на второй план отошли даже неожиданные и пугающие открытия, сделанные братом Михаилом Овернским и следователями Трибунала. Все мысли Рауля, на которого накатила вторая, еще более парализующая волна страха, были сосредоточены на одном: чума. Чудовищная зараза, проникшая в его дом, в его город, в его Универсум. Чума, разрушающая такой привычный и уютный мир...
— Да не смущается ваше сердце и да не устрашается, — вполголоса процитировала Жанин Фаст четырнадцатую главу Евангелия от Иоанна. Не иначе у клариссинок нахваталась книжной мудрости. — Сударь, а я ему верю...
— Кому? — поднял взгляд Рауль, через силу пытаясь обороть пожиравший его ужас перед грядущим . — Барону де Фременкур? И вообще, ты зачем удрала из монастыря?
— Дороги, ваш милость... Дороги. Пожалуйста, протяните руку.
— Зачем? — чуть отстранился мэтр. — Опять твои ведьминские причуды?
Тем не менее Рауль преодолел опасения и осторожно подал Жанин ладонь. Вроде бы никакой магии нет, амулеты молчат, собственное чутье опасности не предвещает.
Пальцы словно бы пронзили тысячи мелких иголочек — так бывает, когда гладишь кусочком янтаря по шкурке горностая или норки. Сияние свечей померкло, замещаясь нежно-голубым лунным светом. Исчезла уксусная вонь.
Как она это делает? Жанин? Как ухитряется беспрепятственно преодолевать границу между библейскими видимым и невидимым, что было доступно лишь апостолам, немногим святым наподобие Франциска из Ассизи и уж вовсе исчезающему числу великих магов — от царя Соломона и жившего почти тысячу лет назад неоплатоника Ямвлиха Сирийского до Маймонида и Авраама бен Самуэля Абулафии — считай, современников?
И ведь способности Жанин — никакая не гоэция, не магическая традиция Великих Гримуаров, и совершенно точно не святость, даруемая Небесами! У нее это получается само собой, естественно!
«Жанин хочет мне что-то показать! Но что именно? Пока я сам не захочу, ничего не увижу, невидимое останется невидимым!..»
Ведьма, снова преобразившаяся в Повелительницу Ночи в лунной короне, не двинулась с места. Мэтр, привыкая к новой ипостаси своей плоти и миру-за-гранью, прошелся по комнате — материя, как и прошлый раз, вроде бы прежняя, но одновременно совсем иная. Словами не передать, наверное так ощущают себя ангелы, обладающие лишь астральным телом...
— Veni et vide[30], — проронила Жанин указав взглядом на дверь. — Иди и смотри.
Выбрался на крыльцо. Кажется, еще не отзвонили час повечерия, солнце не зашло, но мир измененный оставался блеклым, лишенным ярких красок — кругом оттенки серо-дымчатого, синего, пепельного. Проходящие по Иерусалимской люди более похожи на тени.