В пасмурную или холодную погоду они проводили за едой взаперти около получаса, а потом сооружали себе гнезда. Если же светило солнце, то требовали выпустить их на воздух, где они могли поразмяться, борясь друг с другом, бегая наперегонки или лазая по деревьям.
В двенадцать тридцать я на полчаса приводила их домой на очередной прием лекарств и пищи. Послеобеденные занятия тоже зависели от погоды, но обе проказницы предпочитали проводить остаток дня в неге. В 16.00 старая растительность заменялась на молодые побеги вернонии с сочными листьями, которые они получали также для ночных гнезд. В 17.00 я покидала горилл, примерно час они ужинали. Все это время их довольное мурлыканье и урчание заглушал стук пишущей машинки. В доме каждый вечер царила атмосфера покоя и уюта.
Как только Коко и Пакер завершали свой ужин, мы вчетвером, включая Синди, начинали беситься в погоне друг за другом, кувырканиях и борьбе в миниатюрном лесу их комнаты. Эти минуты вспоминаются как самые прекрасные из проведенных в лагере, потому что Пакер, обычно сдержанная в первой половине дня в присутствии посторонних людей, полностью расковывалась, когда мы оставались вчетвером.
Во время этих непринужденных игр я узнала о поведении горилл многое из того, что ускользнуло при наблюдении за живущими на воле животными, не привыкшими к моему присутствию. Если я щекотала Коко и Пакер, в ответ раздавалось довольное хихиканье, и игры длились гораздо дольше. Сначала я попробовала пощекотать Коко и, заметив, что это ей очень понравилось, переключилась на Пакер. Через несколько недель я перешла от легкой щекотки к настоящему щекотанию, как это обычно делают родители или бабушки со своими детьми и внуками. Позже мне не раз предоставлялась возможность щекотать детенышей на воле, и каждый раз они получали такое же удовольствие, как Коко и Пакер. Но я старалась не злоупотреблять этим, ибо наблюдатель не должен вмешиваться в действия животных на воле.
Почувствовав, что гориллы устали от игр, я отрывала от вернонии верхние ветки с самыми большими листьями и укладывала их поверх мха на верхней полке стеллажа. После того как я укладывала последнюю ветку, малышки знали, что пора спать. Спустя семь недель Коко и Пакер научились делать гнезда и подбирали для них самые пушистые ветки. Таким образом мне удалось приучить горилл к необходимой на воле самостоятельности, ведь я собиралась отпустить их на свободу. В ночной тиши я нередко грустила при мысли, что рано или поздно придется с ними расстаться, и в то же время предвкушала то мгновение, когда они войдут в состав группы 5 и проведут остаток жизни в родных лесах.
Однажды снова заявился нежданный гость — директор, которого Коко, защищаясь, укусила в Рухенгери около семи недель назад. Своим поведением гориллы как нельзя лучше выразили те чувства, что я испытала, увидев пришельца: Коко спряталась, а Пакер подошла к двери, разделяющей наши комнаты, и с треском захлопнула ее, что меня крайне позабавило.
Директор предпринял утомительное восхождение в лагерь, чтобы вновь потребовать горилл для отправки в кёльнский зоопарк. Я продолжала настаивать, что здоровье малышек не позволяет им совершить столь длительное путешествие. Пока я отчаянно добивалась новой отсрочки, из соседней комнаты доносились отзвуки резвых игр. Я про себя обругала проказниц за неподходящее время для игр, хотя, впрочем, обрадовалась, что они затеяли игры, несмотря на присутствие директора. Чем сильнее я ратовала за горилл, тем упорнее он настаивал на необходимости забрать их. Он уверял, что дирекция зоопарка давила на него и требовала передачи горилл в любом состоянии их здоровья. Но директор скрыл, что зоопарк предоставил ему возможность поехать в Кёльн якобы для сопровождения горилл. Дирекция зоопарка и городские власти собирались устроить торжественный прием в его честь. Для человека, никогда не выезжавшего за пределы своей страны, такая перспектива была весьма соблазнительной.
После долгих пререканий на повышенных тонах директор заявил, что, если я немедленно не сдам Коко и Пакер, он пошлет Муньярукико и других браконьеров в лес за новыми гориллами. Этим он пресек мои возражения. В тот же день я отправила в кёльнский зоопарк телеграмму, извещая дирекцию, что они могут забрать горилл после того, как я сочту, что они выдержат длительное путешествие.
Отправка телеграммы ради предотвращения новых убийств оказалась одним из самых больших компромиссов, на который мне пришлось пойти за долгие годы работы с гориллами. В то время почти не существовало правил, распространяемых на вывоз или ввоз видов, находящихся под угрозой уничтожения. Намерения директора парка отловить еще двух детенышей не оставили мне иной возможности, как отдать Коко и Пакер. Когда директор удалился, я пошла к малышкам, где меня ждал восторженный прием. Прижав их к себе, я чувствовала себя предательницей.
Коко и Пакер по-прежнему проводили дни в кормежке и играх. По своей резвости они напоминали двух девчонок-сорванцов в летнем лагере, где время, как правило, тянется бесконечно. Я же не испытывала обычного удовольствия, видя, как они превращаются в нормальных жизнерадостных горилл. Мысль, что кончается их срок прогулок по лесу и что их ждет унылое будущее, постоянно угнетала меня, особенно от бессилия изменить ход событий. Я написала в Кёльн письмо с просьбой разрешить мне вернуть горилл на волю в составе «опекунской группы», но в ответ получила категорическое «нет».
Через несколько недель после визита директора в лагерь заявились служащие охраны и стали с угрозами требовать выдачи горилл, размахивая ржавыми ружьями. К тому времени Коко и Пакер привыкли к моим сотрудникам, но сохранили страх и неприязнь к незнакомым африканцам. Гориллы бросились в атаку на охранников, яростно крича и сотрясая ударами сетчатую изгородь. Увидев реакцию своих любимиц, я разрешила егерям забрать горилл, но при этом не рассчитывать на мою помощь. Ничто, даже возможная взбучка директора, не могло заставить охранников войти в загон к разбушевавшимся животным. Через несколько минут они удалились восвояси. Позднее я узнала: они сказали директору, что гориллы еще не готовы к путешествию.
А спустя несколько дней директор явился в лагерь в сопровождении служащих охраны. Они приволокли с собой небольшой ящик, похожий на гроб, в котором пленницам предстояло лететь самолетом из столицы Руанды Кигали в брюссельский международный аэропорт, а оттуда в Кёльн. Единственным отверстием в ящике была небольшая дверца. О вентиляции никто не подумал. Более того, директор нагло потребовал, чтобы я заплатила за ящик. В конце концов он ушел, получив сумму, эквивалентную двадцати долларам. А я испытала лишь слабое утешение от того, что удалось вырвать еще несколько недель до ужасного путешествия, сославшись на то, что ящик следует полностью переделать.