Эти первые дни — особенные дни. Будто начинаешь жить заново.
Он никогда и никому не высказывал эту мысль, но задумывался над ней часто.
И вот сейчас, направляясь к своей машине, ощущая ногами колкость и упругость дерна, проседавшего под тяжестью его крепко сбитого тела, Фомичев вновь об этом подумал. И на какое-то время забыл, что завтра на этом берегу его не будет. Светло и радостно было у него на душе.
— Эй, Фомичев! — крикнул Шалабин. — Пошевеливайся!
— Ладно тебе! Успеется, не к бабе спешишь, — беззлобно отгрызнулся Фомичев.
Он поднялся в кабину, вытер о штаны повлажневшие ладони, включил зажигание.
— Давай на яр, Костя! — прокричал вывернувшийся из-за мальцевского КрАЗа Клюев. — Осторожно только, деревья без нужды не порти — самим жить. Давай в самый конец до упора. Не задерживай!
— Давай, — сказал машине Фомичев, переключил скорости, выжал сцепление, прицеливаясь в прогал между деревьями. За ним сразу тронул свой КрАЗ Мальцев, держась колеи. Обгоняя друг друга, упористо взбирались по склону монтажники. Впереди размахивал руками Клюев, что-то объяснял бригадиру монтажников, рыжему поджарому Шалабину. За поясом у Шалабина взблескивает отточенным лезвием топор, на поясе клещи.
Монтажники уходят дальше по склону, а Клюев бежит наперерез Фомичеву, вспрыгивает на подножку.
— Поставите вагончики под разгрузку. Шалабин знает. Сейчас они площадку подготовят. Мальцеву скажешь.
Справа, сверкая отшлифованными траками, врезался в молодой березнячок тягач.
— Эй! — заорал Клюев, спрыгивая с подножки. — Куда тебя черти понесли?
Фомичев качнул головой, видя в боковое зеркальце, как проскользнул между машинами к тягачу начальник колонны, как откинулся за рулем оторопевший Мальцев.
Краем глаза схватывая все, что творится вокруг, Фомичев главное внимание сосредоточил на том, где лучше провести КрАЗ. Молниеносно прикидывая на глазок расстояние между стволами, сокрушался, замечая, что мнет колесами россыпи брусники с оранжевыми вкрапинами костяники, ощущая крутой винный дух перезрелых ягод, углядел красную шапку подосиновика.
Метров пятьдесят выхитрил Фомичев у тайги, остановил машину, прикинул, что сможет развернуться без вагончика, выпрыгнул из кабины. Навстречу шел Мальцев.
— Непрохожа дальше?
— Плотненько.
— Развернемся?
— Отцепим, назад сдадим…
— Давай.
Фомичев чуть подал машину назад, Мальцев отстегнул сцепку.
— Давай, пошел!
Выворачивая руль до отказа, чтобы не чиркнуть по стволу близкостоящей осины, Фомичев послал машину вперед, подминая пахучие резные листья папоротника, изловчился, поймал нужный момент, пошел назад, почти задевая ребристым кузовом стенку вагончика.
— Выверни вправо! Хорошо! — кричал Мальцев.
Тем временем подтянулись еще машины. В тесноте разворачивались, расставляя вагончики. Фомичев, взявшись за разводку машин, охрип от крика, устал от духоты и волнений.
Чубатый молодец загнал вагончик между двух осин.
— Где глаза твои были? — возмущался Фомичев, прикидывая, как лучше выправить положение.
Чубатый, сознавая вину, молча хлопал глазами.
— Спилить одно. Чего голову-то ломать, — сказал Мальцев. — Иначе вагончик изуродуем и время потеряем.
— Пила есть? — решился Фомичев.
— Топор.
— Топором тебе возиться здесь до второго пришествия.
— Дуй к Шалабину, деятель! — подсказал чубатому Мальцев. — Одна нога здесь, другая там. Живо!
В ожидании, пока принесут пилу, Фомичев окинул взглядом поляну, занятую вагончиками. Тяжелые колеса примяли траву, а дальше между деревьями она стояла нетронутая, густая, по колено, издалека доносился дурманящий запах разомлевшего на жаре багульника; в столпотворении осин проглядывали одинокие, стройные, белоствольные березки. И рябину высмотрел Фомичев — признал по оранжевым гроздьям да табунку воробьев.
— В хорошем месте жить будете, — с завистью сказал он стоявшему рядом Мальцеву.
— Нравится — оставайся, — улыбаясь, не без хитрицы предложил Мальцев. — Пока механика нет, со мной жить будешь. Оставайся.
— Я свое наоставался. Теперь на вас посмотрю… Как вы лыжи навострите, — неожиданно вспылил Фомичев.
— Ты чего разозлился-то? — спросил Мальцев.
Фомичев не ответил, отвернулся, задымил сигаретой.
«Посмотрим, посмотрим, — думал он. — Через месяц домой запроситесь. Повидали мы таких… комсомольцев-добровольцев».
— Бери пилу, — сказал он Мальцеву, заметив приближающегося чубатого, и направился к обреченной осине.
Пила шла трудно, ее зажимало. Пильщики дышали часто, горячо, обливаясь потом. Чубатый виновато топтался вокруг них, пока не крикнул Фомичев, увидев, как дрогнуло дерево:
— Берегись!
И едва успел выдернуть из подпила тонко звякнувшую пилу, ствол осины, как бы раздумывая, качнулся и, набирая скорость, устрашающе, с гудом и треском пошел к земле.
Фомичев похлопал ладошкой по теплому еще, шершавому срезу.
— Жить бы тебе еще да жить.
— Сиденье будет, — хлопнув по пню, сказал Мальцев, — все польза. — Уселся на пень. — Удобно!
— Давай-ка под разгрузку, «удобно», — ворчливо напомнил Фомичев.
Поставив машину под разгрузку, Фомичев принялся помогать монтажникам. В паре с рыжим Шалабиным скатывал с кузова бочки с горючим по крутым лежкам, ставил на выложенный из кругляка настил. Пропотевшая рубаха липла к спине.
— Перекури, Костя, сами управимся, — предложил Шалабин. Но Фомичев только отмахнулся, пошел на новый заход. Конечно, сказывалась неделя бездорожья; без роздыху за баранкой накрутил руки, болели предплечья, спина, гудели ноги, но сидеть сложа руки он не мог. И Фомичев упрямо продолжал катать бочки через силу, стараясь не отстать от двужильного Шалабина, все больше заражаясь азартом работы. У второго КрАЗа Мальцев, бросив на траву кожаную куртку, тоже ввязался в разгрузку.
— Эхма! Работнички — глаз задержать не на ком! А ну взяли веселей!
Появился запаренный Клюев.
— Ну как дела?
— Как ужин, шеф? — спросил Мальцев.
— Ужин на мази. Кран чуть не завалили.
Фомичев представил круглое розовое личико машиниста автокрана, мысленно пожалел его — молодой, неопытный:
— Перепугался небось?
— Было дело.
— Без крана нам хана, — сказал Шалабин. — Смотри, шеф.
— Смотрю. Навалимся?
И загремели по железному полу КрАЗа перекатываемые бочки. Придерживая, пускали их по лежкам, легко гнали по настилу, поднатужившись, ставили на попа. Парни подгоняли друг друга выкриками:
— Давай-давай, поворачивайся!
— Береги пятки! Ое-е!
Клюев подмигнул Фомичеву:
— Видал?
И, ловко перехватив пущенную с борта бочку в конце лежек, не задерживая движения, поддал ее в крутой бок ногой, погнал дальше. Бригадир монтажников, растопырив руки-клещи, торопил парней в кузове:
— Смелее! Да разверни ее, разверни! Так! Давай, Костя, навались.
И Фомичев подхватывал, наваливался, забыв об усталости, что-то кричал, разгоряченный, радостный, захваченный азартом работы.
А когда поднял голову, увидел, что солнце вот-вот завалится за хребтину гор. День шел на убыль… И Фомичев с яростью снова принялся за работу, не углядел — нога попала на свежую ссадину на бревне, соскользнула, и он почувствовал, что падает, а сверху идет бочка…
Длинная ручища Шалабина рванула сто в сторону, крепко поставила на ноги.
— Черт, — побледнев, выругался Фомичев и попытался улыбнуться.
Шалабин не сразу пришел в себя, веснушки на его щеках стали четкими, а глаза круглыми.
Скатилась последняя бочка.
К Фомичеву подошел Клюев.
— Ты бы, Костя, машину ставил да ложился отдыхать. Возвращаться скоро. Дорога-то не приведи господь…
Фомичев знал — колонна посадила колею глубоко в марь. Последние машины ползли почти на пузе. Дорога будет трудной, и передохнуть перед ней, конечно, не мешало, но уходить почему-то не хотелось.
— Успею, — сказал он. И продолжал лежать на траве. Рядом с ним растянулся бригадир монтажников.
— Завтра с утра восемь человек на просеку ставь, — сказал ему Клюев, — остальных на сборку склада.
— На «стулья» придется ставить, чтоб повыше, — посоветовал Фомичев, — здесь сыро.
— Посмотрим завтра. С утра пойду перво-наперво под карьер, место искать, грунта много понадобится, дороги здесь — гибель. Баню тоже бы надо рубить, в речке-то не больно намоешься.
— Венички березовые самое время заготовить, — оказал Фомичев.
— Все надо, — вздохнул Клюев и насупил брови.
— Мальцев идет, — оживленно сообщил Шалабин, — сейчас трепанет что-нибудь.
— С ним не заскучаешь, — сказал Клюев.
А Мальцов, стрельнув на ходу папироску, уселся среди монтажников, опросил как бы между прочим: