— А здесь его у тебя нет?
Я покачала головой.
— Скажи-ка еще.
Я повторила.
— Ей нужно лекарство. Осекьэ, — он посмотрел на меня. — Они просят по буквам.
— A-U-S-E-C-O-U-R-S.
Козлак повторил за мной все буквы, затем положил трубку.
— Просьбу твою мы выполнили. Перейдем ко второму пункту нашей программы. Я и старина Джейсон тоже нуждаемся в лекарстве.
И Козлак указал на спальню.
Думай. Поймет ли Кох мое послание? Даже если поймет, сообразит ли, что нужно делать? Может, Томасси ему подскажет. Если они получат послание. Вовремя. Главное, потянуть время. Для смотрителя насилие, похоже, внове, он колеблется. Рискни.
Шаг, второй к смотрителю. Вплотную не подошла.
— Пожалуйста, не заставляйте меня делать то, что я не хочу.
И тут же крик Козлака.
— Здесь распоряжаюсь я!
Я подняла руку, потому что увидела, что он несется ко мне с намерением влепить оплеуху. Удар открытой ладони действительно пришелся по предплечью, отчего он еще больше озлился, схватил меня за другую руку, заломил ее за спину, как в прошлый раз. Останься на ногах.
Он толкал меня, заламывал руку все выше, чтобы заставить опуститься на колени. Я должна поцарапать его, чтобы под ногтями осталась его кожа. Я должна вырвать хотя бы один его волос. Потом я не должна подмываться. К черту улики, я не хочу, чтобы это произошло!
Вот когда я начала кричать. Я кричала, кричала и кричала, а он заваливал меня на ковер.
Я помню, как он раз или два ударил меня по лицу, чтобы заставить замолчать, но замолчала я по своей воле, от изнеможения. Он меня отпустил.
Я лежала на ковре, переводя взгляд с одного на другого.
— Много тебе это принесло пользы? — спросил Козлак. — Никто ничего не слышал.
Кто-то должен был услышать.
Я прислушалась. Если кто-то и услышал, то не ударил пальцем о палец. Никто не хочет совать нос в чужие дела.
— А если кто-нибудь придет? — услышала я шепот Джейсона.
Козлак даже не потрудился понизить голос.
— Мы тоже слышали крики, не так ли? Пришли узнать, в чем дело, чем мы можем помочь, так. Ее слово против нашего, а нас двое.
— Могу я встать? — спросила я Козлака. — Я хочу поговорить.
— Я пришел сюда трахаться, а не разговаривать.
— Об этом я и хочу с вами поговорить.
— Я хочу засадить тебе так глубоко, чтобы ты почувствовала мой конец у себя в горле. Что ты на это скажешь.
Я начала подниматься. Болели руки, болело лицо.
— Я хочу поговорить о том, что вас возбуждает.
Козлак повернулся к смотрителю.
— Завалить ее на кровать, вот что меня возбуждает.
— Вы когда-либо пролистывали эти журналы? — спросила я.
— Какие журналы?
— «Кожа», — сорвалось с губ смотрителя.
— Ты об этом? — Козлак смотрел на меня.
Я кивнула.
— И что?
— Вы хотите посмотреть на мою кожу? — спросила я.
Смотритель совсем стушевался.
Но Козлак похлопал его по заднице.
— Все будет нормально, приятель.
— Если вы хотите увидеть кожу… — я расстегнула верхнюю пуговицу блузки.
— Послушай, что это еще за шутки? Снимай всю одежду, а не то я сорву ее с тебя.
Я расстегнула вторую пуговицу.
— Раздевайся! — завопил Козлак, двинувшись на меня.
— Ладно, ладно, — я расстегнула оставшиеся пуговицы.
Смотритель не отрывал от меня глаз. Козлак тоже.
— Сразу все встает, не так ли, приятель? — Козлак коротко глянул на смотрителя. — Потрясающая грудь.
Я наблюдала за ними обоими.
Смотритель разглядывал меня, словно прекрасную статую. При других обстоятельствах я бы расценила это как комплимент.
— Мы не можем стоять так до утра, — не выдержал Козлак. — Снимай все остальное. Я хочу видеть и то, что ниже.
Я шевельнула плечами, чтобы блузка соскользнула с моих рук.
— Снимай все! Показывай ежик! — проорал он.
Я не хотела, чтобы он прикасался ко мне.
— Поторопись. Не хочешь идти в спальню, ложись на диван и пошире разведи ноги.
Он видит, как я напугана. Он жирует на моем страхе.
— Одну минуту, — я повернулась и пошла на кухню.
Козлак тут же устремился за мной.
— В чем дело? Куда ты пошла?
Но он не пытался остановить меня, пока не увидел, что направляюсь я к ножам, что крепились к магнитной подвеске на стене над раковиной, а тогда уже было поздно. Я едва не схватила тесак для рубки мяса. Им я разрезала кур, отсекала рыбам голову, но использовать его против человека? С другой стороны, я же защищаюсь, напали-то на меня. Но взяла я нож для резки хлеба.
И ткнула им в его сторону. Напрасно. Нас разделяло слишком большое расстояние.
— Постой, постой, — более всего меня пугала его ухмылка. Ему нравилось мое сопротивление.
— Не подходите ко мне, — нож я держала перед собой, острием к нему. Если б я только знала, как им пользоваться.
Стоило мне шагнуть вперед, он отступал на шаг. И выискивал возможность схватить меня за руку.
Я заставила его вернуться в гостиную. Смотритель увидел нож.
— Эй, Гарри, я в такие игры не играю.
— Теперь играешь, — в голосе его послышались командные нотки. — Зайди ей за спину. С двумя ей не справиться.
Я попятилась к входной двери, за которой вроде бы услышала голоса. Заорала во весь голос. Смотритель не на шутку перепугался, а Козлак бросился на меня. Я попыталась пырнуть его ножом, но он схватил меня за запястье и так вывернул его, что боль отдалась в плече. Я выронила нож. Мгновенно он наклонился и поднял его.
В дверь позвонили.
— Откройте, — мужской голос. — Полиция.
Козлак так и застыл с ножом, когда смотритель зашел мне за спину и открыл дверь. Двое полицейских стояли за ней с пистолетами в руках.
Глава 16
Томасси
Кох сжался на переднем сиденье, страшась той скорости, с которой я гнал «мерседес» по вестсайдской автостраде. Интересно, подумал я, а каким он был в юности.
И тут мысли мои перекинулись на папу Томассяна, который полагал себя лошадиным психиатром. Он обхаживал каждую со всех сторон, холил и лелеял, обучал. В тех случаях, когда к нему приводили безумного жеребца, которого следовало пристрелить, папа старался урезонить взбесившееся животное. Мне было четырнадцать, когда одна из таких попыток закончилась тем, что жеребец ударом копыта вышиб из отца дух.
Мамин крик звучит в моих ушах до сих пор.
Я сразу понял, что нужно делать. Затащил обмякшее тело отца на заднее сиденье нашего развалюхи-автомобиля. В Осуэго все парни моего возраста умели водить машину, хотя у меня не было даже ученического удостоверения. Всю дорогу до больницы в Бингэмтоне мама голосила, как по покойнику. Мне пришлось сказать ей, что я во что-нибудь врежусь и мы все умрем, если она не замолчит.