Читать интересную книгу Атомный век - Михаил Белозёров

— Бо — о-г… — Услышал Берзалов. — Бо — о-г… поговори со мной. Бог!!!

«Вашу — у-у Машу — у-у!» — шёпотом выругался Берзалов и стал, как зверь, ставя ногу с пятки на носок, подкрадываться ближе и ближе. Может, Бур столкнулся с противником и уговаривает его, а может, сошёл с ума и несёт чепуху. Через десяток шагов Берзалов видел: Бур стоял на коленях перед каким‑то кустом боярышника, качался, как японский «болванчик» и идиотским, завывающим голосом твердил на все лады:

— Бо — о-г… поговори со мной. Бог! Слышишь?.. Если я делаю что‑то не то, то не нарочно, а от страха. Бо — о-г… поговори со мной! Бог! Лейтенант завёл нас в такие дебри и ничего не понимает. Прости его! Бо — о-г… поговори со мной! Бо — о-г…

— Бур! — зло прошипел Берзалов с оглядкой на молчаливый лес. — Что ты делаешь?.. Какого чёрта!

Слова вязли во рту, а глотку перехватывал непонятный спазм.

— Бо — о-г… — выводил своё, не слушая его, Бур. — Поговори со мной, Бог! Не вводи в искушение… я же по глупости, я же не нарочно! А вообще, я добрый и справедливый, водку только люблю и женщин. Бо — о-г… поговори со мной. Бог! Не закрывай лицо, подари мне прозрение!!!

И только тогда Берзалов разглядел, что Бур разговаривает не с самим кустом боярышника, а с тем нечто, что чернело рядом — огромное, как танк, чуть бесформенное, оплывшее и от этого показавшееся Берзалову непомерно огромной армейской каской с нашлепкой поверху. Спятил Бур, решил Берзалов, и его прошиб холодный пот. Нам только сумасшедшего не хватало. А Бур между тем продолжал кланяться, как заведенный, и нести несуразицу: «Бог, поговори со мной», и баста. В этот момент подул ветерок, туман словно бы приподнялся, с зеленоватого неба упал тусклый луч света, и у Берзалова отвисла челюсть. Он и сам едва не рухнул на колени рядом с Буром, чтобы тупо предаться молитве: «Бог, поговори со мной, и всё тут!» Это был не валун и даже не гнилые брёвна, сваленные лесозаготовителями, это было явно нечто рукотворное, с длинным утиным клювом, смотрящим на Бура из‑под крохотной, можно сказать, изящной, почти что дамской шляпки. Что за херня? — крайне удивился Берзалов, заметив, кроме всего прочего, на валуне какие‑то надписи, похожие на иероглифы. Что они изображали, одному богу известно.

— Бур! Ефрем! — он встряхнул его так, что у того с головы слетел шлем. — Бур!!!

Бур словно очнулся и стал твердить, как заведенный:

— Вот он — лофер, посланец Комолодуна! Вот он! — и снова принялся бить поклоны, как заведенный.

Берзалов стал кое‑что соображать, например, что утиный клюв — это явно орудие. А ведь это ж он танки‑то и «бредли» приговорил, этой утиный клюв, который, хотя и был большим по утиным меркам, но по сравнению с пушкой «абрамса» казался безобидной игрушкой.

Между тем, Бур на коленках пополз дальше добрых метров тридцать и, ткнувшись лбом в следующий «валун — лофер», стал биться о него с таким остервенением, словно хотел разбить себе голову, и твердил на все лады:

— Поговори со мной, Бо — о-г, поговори со мной, Бо — о-г… душа моя уповает на тебя…

Берзалову ничего не оставалось ничего другого, как аккуратно, даже супераккуратно, с загибом кулака внутрь, черкануть Бура по подбородку и вырубить. Для этого и сила большая не требовалась, главное попасть туда, куда надо.

Бур замок на полуслове и нежно прижался щекой к предмету своего обожания. Вот придурок, решил Берзалов, обходя лофер и разглядывая его со всех сторон с преогромнейшим любопытством. Он так и не понял, попал ли в лофер хотя бы один «абрамс», или нет. По крайней мере, следов взрыва на гладкой поверхности заметно не было. Зато, когда Берзалов приблизился к третьему лоферу, который стоял поодаль, то легкомысленная шляпка со скрипом вдруг ожила, и утиный клюв стал поворачиваться в его сторону. Берзалов замер, словно парализованный. Сейчас как пыхнет, сообразил он. Уж если «абрамс» завалил, то от меня мокрого места не останется.

Однако то ли у лофера кончилась энергия, то ли он потерял к Берзалову всякий интерес, но только замер он на полпути и вроде бы как уснул, даже утиный клюв безвольно уставился в землю. Вот о чем говорил подполковник Егоров, вспомнил Берзалов, вот они живые механизмы, таинственные агрегаты и прочая дрянь.

Берзалов стал отступать: осторожно, шаг за шагом, туда, где оставил Бур. Только он закинул его на плечи, бесчувственного, пребывающего в религиозном трансе, только подхватил с земли шлем, как там, где стояли бронетранспортеры, вдруг вспыхнула яростная стрельба — вначале автоматная М-16, АКМ и пулемётная ПКМ, а потом разом включились обе пушки, и огненные прочерки вспыхивали в тумане, как салют на девятое мая.

Глава 7.Манкурты и генерал Грибакин

А между тем, распогодилось, дождь прекратился и даже выглянуло солнце. Только было оно какое‑то зловещее — в зеленоватой дымке, но зато более — менее привычное, земное, без всяких там черепов, а стало быть, почти‑то безопасное. И вроде бы на горизонте уже не сверкали зарницы и грома слышно не было. Ну — ну, с иронией подумал Берзалов, не веря в душе даже таким явным признакам, может, всё обойдётся?

Бур каялся, как самый отъявленный сатанист.

— Это не я… — твердил он, валясь связанным на бронниках, — это Комолодун! Охмурил он! Охмурил, гад! Развяжите, бога ради!

Получалось, что он воспринимал Комолодуна как символ могущества и свободы. Этим и был опасен.

— Мозги у него, похоже, стали набекрень, — задумчиво высказался Гаврилов, в глазах у него родился вопрос: «А с чего бы?», и он вопросительно уставился на Берзалова: «Какие фокусы, старший лейтенант, ты ещё прячешь в рукаве?»

— А — а-а!.. — заголосил Бур.

— Лежи, скотина! — среагировал Филатов, который давно уже не доверял Буру из‑за его круглой физиономии и привычки ворчать по делу и не по делу. Такого даже учить жизни было бессмысленно.

— А — а-а… постреляю сволочей! — кричал Бур и сучил ногами. — Всех, от начала, до конца.

Вдруг мы так вырождаемся, со страхом думал Берзалов, раньше это заметно не было, а теперь — всё быстрее и быстрее, и Бур живое тому подтверждение. А что будет с теми, кто появился на свет после войны? Забудут прошлое, будут верить во всякую ахинею, ни разу даже не крикнут: «Надо гол, надо два, надо кубок УЕФА!» Новое поколение, мать его за ногу.

— Вот и пойми, что у него в голове? — согласился Гаврилов, задумчиво глядя на Бура. — Развяжем, а он за автомат схватится.

— Или в горло кому‑нибудь вцепится, — предположил кряжистый Сундуков, выпучив свои и без того изумлённые жизнью глаза.

Когда‑то, ещё до войны, Сундуков сыграл в одном модном сериале об армии. Дело было так: он ехал в поезде, и его типаж понравился режиссеру, который и пригласил Игоря Сундукова на съемки. Игорь, который не служил в армии, за тридцать пять серий так поднатаскался на площадках, что попав в реальные боевые действия, сразу, не задавая лишних вопросов, стал бывалым бойцом. О своём актерском прошлом он вспоминал редко, чтобы не травмировать товарищей по оружию, у которых юность была не столь яркой.

— Я больше не буду… — переходил на нытьё Бур, но ему уже никто не верил, даже Сэр, который всех безоглядно любил. Он даже не захотел с ним лежать на бронниках, а гордо удалился поближе к загашнику с едой, всем своим видом показывая, что он солидарен с экипажем и поступает очень даже справедливо. Но его, естественно, турнули с матюгами. И он, пуская слюни, угнездился рядом с Филатовым — грустный и обиженный. Шпикачки к этому времени он, разумеется, переварил и мечтал о чём‑нибудь вкусненьком, и вообще, ему нравилось путешествовать в бронетранспортёре, где пахло так аппетитно, что можно было валяться хоть всю собачью жизнь.

А Кец вообще заявил, что тоже кое‑что слышал о Комолодуне. Мол, это крепость, мол, приходили люди с юга, перепуганные, словно лешака встретили.

— Да… кстати, о лешаках… — начал травить Колюшка Рябцев, он его никто не стал слушать, всем был интересен Бур со своим таинственным Комолодуном, которому надо молиться, как богу.

— Да… и не кормите его, — приказал Берзалов. — Говорят, голодом психопатов лечат, очухается, потом поговорим.

Он в двух словах рассказал, кого они обнаружили в лесу, судя по всему, тех, кто с такой лёгкостью гробил самые мощные боевые машины американцев.

Бур завыл — страшно, дико, снова засучил ногами, разбрасывая вокруг себя бронники, и если бы не приказ Берзалова оставить Бура в покое, то ему бы влетело по первое число, по крайней мере, руки чесались не у одного Архипова.

Между тем, и Берзалову, и Гаврилову было не до проштрафившегося Бура. Наконец‑то они разобрались, кто такие манкурты. И выходило, что это самые что ни на есть обычные американцы, то бишь служивые восемьдесят третьей воздушно — десантной дивизии. Только вопреки легенде им не обривали голову и не надевали на неё шкуры верблюда выйной частью внутрь, чтобы волосы прорастали сквозь кости в мозг и делали человека беспамятным, как сказано у большого писателя Чингиза Айтматова. Нет, всё оказалось прозаичнее, жизненнее, что ли. Лишенные американской мечты и образа жизни, заброшенные на чужие да ещё и зараженные радиацией территории, американцы быстренько одичали и выглядели затурканными дикарями, утратившими человеческое обличие. Они даже стрелять разучились, ну и, разумеется, не стриглись и не брились. А вши на них водились стадами — жирные и белые, как тыквенные семечки.