Читать интересную книгу Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

После похода на Казань и выздоровления государя Малюта впервые появился по его приказу в этом кремлевском застенке.

— Привыкай, привыкай! — сурово наставлял Басманов. — Государю служить — не пироги с вязигой жевать. Тут сноровка особая нужна.

Малюта и сам понимал, что сноровка нужна, без сноровки карьера не сдвинется с места. А Казик сноровист и хитер, чего по унылому виду не скажешь.

Встретил он Малюту привычно, приветливо, как почудилось Малюте, похлопал по плечу, а потом и по спине и одобрительно крякнул:

— Крепок! Молодец! Слабенькому здесь не место, ибо здесь место мучения. Понял?

Малюта кивнул: конечно понял. Чего ж тут не понять?! Казик с сомнением посмотрел на новенького. Больно скоро понятлив, а приспособлен ли к месту?

— Притчу про Авраама и Лазаря знаешь?

— Нет, — ответил Малюта.

— Так послушай. У нас с утра до ночи слово Божье поминают.

Малюта удивился, но виду не подал. Охотой богохульствовать он никогда не отличался.

— Умер нищий и отнесен был ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, — Казик задрал вверх голову, — он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его. И, возопив, сказал: «Отче Аврааме! Умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего, — тут Казик поднял и свой кривой, с отросшим желтым ногтем перст, — в воде и прохладил язык мой; ибо я мучаюсь в пламени сем». Но Авраам сказал: «Чадо! Вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь. И сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к вам не переходят». Тогда сказал он: «Так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего; ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения». Понял?

Малюта мало что понял. Но главное все-таки усвоил: здесь вот, вокруг Казика, и есть место мучения. Место мучения было не очень сырое и вовсе не холодное. Огонь, раздуваемый кузнечными мехами, сеял тепло, пахло свежерасколотыми поленьями и сыромятными ремнями. На стене висели разные предметы, используемые при пытках, в полном порядке. Казик перехватил взгляд Малюты и произнес:

— Назначишь себе помощника следить за всем этим хозяйством, а хочешь, возьми моего — Федьку Кургузого. Он малый смышленый, трется возле не первый год. Старательный. Ты, я так соображаю, грамоте обучен? Али государь к тебе дьяка приставит? Вон там его уголок. — И Казик махнул рукой к стене, где стояли сбитый из тесаных досок столик и табуретка. — Когда государь соизволит сюда спуститься, кресло у входа поставишь, где дух полегче. Великий государь Василий Иоаннович долго не выдерживал. Зайдет, головой покрутит и убежит. А когда вдругорядь женили — на первых порах перестал сюда заглядывать. Дух тяжелый да прилипчивый. Молодая супружница сразу чуяла. Он и бороду подстриг, и волосы маслами разными заморскими умащивал, а все одно вонь стряхнуть не удавалось.

— Ну, вонью меня не испугаешь, Ни вонью, ни бранью, ни слухом, ни словом. Государева служба чище дождевой воды отмоет.

— Насчет дождевой воды ты правильно заметил. На заднем дворе у забора бочка для нее изготовлена, а эти две — для пытанных. Как в изумление придут, так из них ковшом окачивай да подалее от виски пущай Кургузый оттащит. Тут самое заковыристое начинается. — И Казик указал на помост в углу. — А те, кому спрашивать должно и записывать точно говоренное, подхватывают каждое словцо, хоть и со стоном, да собирают в единую речь. На твоей совести многое держится. А если брехать на себя или на других начнет, как собака, тоже тебе в вину поставят, коли обнаружат.

Казик Малюту не удивил. Напраслину он ни на себя, ни на других возводить не позволит. Царю правда нужна, а не ложь испытуемых. До трех раз брать на виску, и чтоб не путался в показаниях, а хоть однажды соврет — опять на виску вздернуть и трижды повторить.

— Как притащат к тебе изменника, вора ли, убийцу, грабителя отъежчика, перво-наперво сыми с него кафтан и глазом ощупай: много ли сала в нем и мяса? Какова кость? И не испустит ли дух от страха, не успев выдать сообщников или какое иное признание совершить. Застенок — дело тонкое. Тут царев враг голый перед тобой предстает, и твоя забота — помочь душу ему раскрыть и покаяться. А покаяние — в истине. А истина есть царев друг, а ложь — царев недруг. Ибо сказано в Священном писании: «…открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою».

Малюта смотрел на ката и поражался: как у него все складно да ладно получается. Это ж скольких надо до полного изумления довести, из скольких надо душу вынуть с внутренностями, чтобы бесчувствие и уверенность в сердце родить и ни разу гнева такого сильного правителя, как Василий III Иоаннович, не вызвать.

Кат словно проник в мысли Малюты:

— Великий государь Василий Иоаннович, ежели темницу мою осчастливливал посещением, перекрестившись на образа, ободрял меня свежим словом и произносил: праведный труд твой отчизна не забудет, а они — и великий государь посохом указывал на испытуемых — «заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, Который благословен вовеки. Аминь». Сейчас приведут подобную тварь — по прозванию Семейка, холоп князя Семена Ростовского. Вот и спытаем его, как повелел государь. Вчера здесь пытан был холоп князя Лобанова по кличке Доска и показал, что вместе с боярином желал отъехать в Польшу, чтобы более не терпеть обиды царской.

Старого ката иногда вновь звали в застенок, надеясь на проверенное временем и обстоятельствами мастерство.

— Допросим Доску, а затем вернем Семейку и опять допросим и поставим с очей на очи. Уж тут не вывернутся.

II

Малюта догадывался, что допрос предстоит серьезный. История с князем Ростовским всколыхнула не только Москву, но и сопредельные страны — Литву и Польшу. Князь Семен Васильевич не принадлежал к главным противникам Иоанна, но личные отношения и неприязнь к братьям царицы Анастасии сделали его заметной фигурой среди тех, кто противился присяге пеленочнику Димитрию. Вместе с Петром Щенятевым и Иваном Турунтай-Пронским, князьями гордыми и строптивыми, давно отстаивавшими собственную независимость и привилегии, князь Ростовский кричал в Столовой комнате, а потом и в Передней избе:

— Ведь нами владеть Захарьиным! И чем нами владеть Захарьиным и служить нам государю молодому, так мы лучше станем служить старому князю Владимиру Андреевичу!

Князь Турунтай-Пронский круче иных противопоставлял себя Иоанну. Был он вместе с Шуйскими, когда они пытались свергнуть Иоанновых любимцев бояр Воронцовых, а позже бежал вместе князем Михаилом Васильевичем Глинским, братом великой княгини Елены, и был пойман и чуть ли не пытан в застенке под Тайницкой башней.

Когда Иоанн оправился и стряхнул горячку, князь Семен Васильевич почувствовал шаткость прежде устойчивого положения. В такой ситуации люди всегда ищут оправдания поступкам. Едва воевода полоцкий и посланник литовский в Москву Довойна расположился в отведенном ему Посольским приказом подворье, как туда зачастили недовольные, и среди них князь Семен Васильевич. Довойна имел широкие полномочия и вел разные беседы с боярами. В Казани продолжали бунтовать не только татары, не желавшие смириться с поражением, но и мирные ранее чуваши, черемисы, население Арского городища, да и ногайские отряды, обиженные пленением и переходом Едигира-в чужую веру. Казанская бойня продолжалась и сильно подрывала государственную и экономическую мощь Московии. Хвастался князь числом приспешников и холопов, поддержкой знаменитых бояр и настаивал на соблюдении древних привилегий. Довойна пообещал, что добьется у польского короля опасной грамоты князю. Потом полоцкий воевода уехал и долго не давал ничего знать. Так промелькнула осень и зима с 1553 на 1554 год. До Иоанна дошло, как князь Ростовский его честит и над ним насмехается. Кому поносные слова понравятся? И до самых главных событий с подворья князя начали исчезать холопы. То одного недосчитаются, то другого. Холопа Бакшея, служившего князю верой и правдой, он послал к королю. Однако до беды было еще далеко. Иоанн хотел править по справедливости и не увеличивать количество опальных без особой к тому нужды, хотя хорошо понимал, что и Польша, и Литва, да и Ливонский орден не преминут воспользоваться малейшим неустройством в государстве Российском. Поляки мечтали доказать соседям, что если у них неустройство проистекает от врожденного стремления к свободе, то у русских это результат дикого варварства, бескультурья и отсутствия освященных Богом законов.

Если Доска — холоп князя Ростовского, то с ним придется повозиться. Князь вызвал сильное раздражение у государя. Вдобавок и Сильвестр, и Алешка Адашев, преследуя какие-то тайные и не совсем ясные Малюте цели, выказывали расположение князьям Ростовским и их соратникам — клану довольно многочисленному. Иоанн болезненно относился ко всему, что было прикосновенно к завоеванию Казани, а князь Ростовский везде твердил, что бунты и слабость московского войска не позволят удержать захваченное.