Рафаэль выскочил, порылся под сиденьем и вытащил «Альманах загадочных существ» с кучей загнутых страниц.
— Нашла.
— Страница семьдесят седьмая.
Рафаэль раскрыл книгу и показал мне. Литография на левой странице изображала трехголового пса со змеей вместо хвоста. Под ней была надпись: «ЦЕРБЕР».
— Твоя собака? — спросила Кейт.
— Похоже. Каким чертом ты знала, на какой странице?
— Феноменальная память.
Я фыркнула. В телефоне послышался вздох:
— Я на эту страницу пролила кофе, и пришлось сушить. С тех пор книга всегда открывается на этой странице.
Я рассмотрела пса:
— Определенно похож. Только наш был побольше.
— Наш? Кто там с тобой?
— Рафаэль.
— Буду в Атланте через три часа. — Голос у Кейт стал резким и деловым. — Где ты?
— Я же сказала, что ничего серьезного.
— Врешь. С Рафаэлем ты стала бы работать, только если бы планете грозил апокалипсис, и это был бы единственный способ его предотвратить.
Рафаэль весь затрясся, закрыв лицо руками и издавая звуки, подозрительно напоминавшие смех.
— Выручалочка, — буркнула я, устало скривившись. — Отлично мы тут справляемся, спасибо, не беспокойтесь. Хочешь помочь — расскажи мне побольше про этого Цербера.
— Принадлежит Аиду, греческому богу подземного царства, где пребывают души после смерти. Основное назначение — охранять вход. Как утверждают мифы, иногда Аид посылает его с поручениями. Считается, что он не выносит солнечного света.
— У этого никаких проблем с солнцем не было. Можешь предложить гипотезу, зачем бы ему появляться?
— Ну, скажем, осквернение святилища Аида могло бы его вызвать, но у Аида на самом-то деле святилищ не было. Древние греки его боялись до смерти и даже отворачивались, принося ему жертвы. Имя его никогда не произносилось. Так что я не знаю.
— Все равно спасибо.
— Ты уверена, что я тебе не нужна там?
— Определенно.
— Звони, если что.
Я повесила трубку и посмотрела на Рафаэля.
— Мужа твоей матери как звали?
— Алекс Дулос.
— Он был язычник-грек?
Рафаэль скривился:
— Понятия не имею. Как-то не всплывала эта тема. Мы отношения выстраивали аккуратно: он не пытался быть мне папой, я не старался стать его сыном. Встречались за праздничными обедами и говорили все больше на спортивные темы — как наиболее безопасные. А что ты подумала?
Я покачала головой:
— Изо всех сил стараюсь ничего не думать. Пока что собираю данные. Ты видел, как бобик хлопнулся?
— Как будто сидел на цепи и выбрал ее до конца, — ответил Рафаэль, пальцами барабаня на приборной доске какой-то быстрый ритм.
— Это, вероятно, означает, что он как-то привязан к местности. Наверное, надо пойти и посмотреть.
— Пойдем. — Рафаэль поежился. — Вряд ли у тебя есть запасные шмотки?
— О шмотках надо было думать до того, как решил перекинуться человеком.
Снова та же грешная усмешка.
— Я так всегда мечтал оказаться при тебе голым, что не мог упустить шанса.
Я запустила мотор.
— Как ты всегда полон сам собой!
— Меня как раз интересует сделать так, чтобы мной была полна ты.
Я себе это представила, и у меня мозги закоротило, вышибая рациональные мысли.
— Кстати о том же: у тебя что-то на губах. Посмотри-ка в боковое зеркальце, что это там?
Он глянул — и у него отвисла челюсть. Губы оказались сплошь черные. Густая черная линия маркера подчеркивала глубоко посаженные глаза, и черная слезинка слетала с левой скулы. Он дотронулся до щеки, оттянул слегка, превращая лицо в плоскую маску, чтобы рассмотреть слезинку, посмотрел на меня — и взорвался смехом.
Я стояла на капоте джипа и медленно обводила биноклем сетку лощин. Джип я поставила на краю неглубокой расселины, слегка не доезжая до места, где Цербер чуть не выгрыз у нас кусок заднего сиденья. Рафаэль, все так же сияя нагой красотой, сидел на пассажирском сиденье и выдергивал из книги случайные фактики про Аида.
— Забавный мужик, Аид этот. Свою жену он просто умыкнул.
— В Древней Греции жизнь была куда проще, если ты бог. Наверняка у него был еще целый гарем любовниц.
Ветер доносил вихри ароматов от Рафаэля: легкий мускус пота, восхитительные испарения кожи… мне что-то трудно стало сосредоточиться.
— Вот это нет, — возразил Рафаэль, перевернув страницу. — На самом деле он не трахался направо и налево. Его женой была дочь Деметры, богини молодости, плодородия и урожая. Аид украл Персефону, Деметра тогда запретила растениям расти, обрекая всех на голод и в конце концов достигли компромисса: Персефона полгода с ним под землей, и полгода с матерью. Он ее имеет всего шесть месяцев из двенадцати и при этом ей верен. Наверное, секс там классный должен быть.
Я опустила бинокль, чтобы закатить глаза к небу:
— Ты о чем-нибудь вообще думаешь когда-нибудь, кроме секса?
— Конечно, думаю. Иногда думаю, как бы хорошо проснуться рядом с тобой. А иногда — как тебя рассмешить.
Я начинала уже жалеть, что спросила.
— Да, еще я иногда есть хочу. А иногда мне бывает холодно, — добавил он.
Мое внимание привлекло белое пятнышко, и я подкрутила бинокль. Дом. Двухэтажный особняк, с виду неповрежденный, на дне лощины. Мне была видна только крыша и небольшой кусок верхнего этажа.
Интересно.
— Кейт была права: греки боялись этого типа до судорог. Чтобы не называть его по имени, они придумали ему названия: Тот, Кто Богат, или Печально Известный, или Правитель Большинства, — ну, и так далее. Надежный путь разозлить Аида — это украсть у него одну из теней — душ то есть — из его царства, или же отвертеться от смерти. Вот один хмырь по имени Сизиф пару раз сумел обхитрить смерть, и за это Аид его приставил волочить на гору здоровенный валун. Каждый раз, как Сизиф уже почти доползает до вершины, камень скатывается, и приходится начинать сначала. Отсюда и пошел термин «Сизифов труд». Надо же, а я и не знал.
Он мне показал страницу. Там сидели на простых тронах мужчина и женщина, и сбоку от этой пары лежал Цербер. С другой стороны от тронов стоял ангел с черными крыльями и огненным мечом.
— Это кто?
— Танат. Ангел смерти.
— Не знала, что у греков были ангелы.
Я снова стала рассматривать дом — и как раз вовремя. Из лощины слева от дома вышел Цербер, мне еле была видна его спина. Он прошел мимо здания и стал описывать вокруг него круги.
— Вижу какой-то дом, — сказала я.
Рафаэль с нечеловеческим проворством оказался рядом со мной. Я передала ему бинокль, он выпрямился — почти на фут был меня выше. Стоять рядом с ним было тяжелым испытанием: его ароматы звенели во мне, тепло его тела проходило через одежду, а кожа его почти светилась. Все в нем говорило мне: «твой мужчина». Это не было рациональным, это слышала животная я, а мне положено быть больше, чем животным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});