Читать интересную книгу Орнитоптера Ротшильда - Николай Никонов

— Сегодня и мне так сдается, — засмеялся Альфред. — Но вы знаете, мистер Свенсон, от чего я больше страдал на островах Индонезии?

— Так от чего же? От москитов, пиявок? Жары?

— Нет, друг мой. И вы, наверное, сейчас согласитесь. Я, во-первых, страдал от невозможности объять необъятное. Столько красот и тайн оставалось за бортом! Я страдал оттого, что не могу перенести всю эту красоту сюда, в Англию. Взять хоть тех же бабочек. Те же растения! Господи, сколько красивейших видов растений я так желал бы взять с собой! Вот сейчас, когда светопись делает такие успехи, а изобретение братьев Люмьеров[49] дает надежды снимать и показывать картины мира, я думаю, если б можно было все это заснять в красках и показать ничего не ведающим людям?!

— А во-вторых?

— Во-вторых, я ужасно страдал от дождей, хотя дождь в джунглях и в тропиках, наверное, проявляет их красоту. Какие муссонные синие тучи! Какие молнии! Какое буйство громов! Но я был обречен на безделье, и это выводило из себя. Бродить по джунглям в дождь для собирателя — дело безнадежное, к тому же мокр, как рыба, как лягушка, а результаты равны нулю. Правда, иногда, измотанный бездельем, я выбирался на экскурсии за жуками. Это были в основном скудные сборы. Чаще я приносил найденные орхидеи или какие-то еще растения. Но иногда удача улыбалась нам. Вода выгоняла жуков из укромных убежищ, из гнилых деревьев, и так мы собирали великолепные экземпляры рогачей, навозников. Как-то нашли несколько экземпляров жука-слона… Однако я заболтался.

Рассел умолк и начал поправлять поленья в камине. В гостиную подали старый коньяк, сыр, ликеры и кофе.

— Друзья мои, — сказал Свенсон, принимая с подноса кофе. — Ведь вы позволите считать вас моими друзьями? Натуралист счастлив, забираясь в немыслимые дали и делая замечательные открытия. Но все-таки, все-таки он больше всего счастлив, когда возвращается домой. Это и есть главное счастье. Недаром одна восточная пословица гласит: пуститься в путь — наша воля, а вот вернуться — воля Божья!

И мы согласились со Свенсоном, попивая кофе в уютной гостиной моего друга. Только дома ждет человека истинное счастье.

ВОСПОМИНАНИЕ СЕДЬМОЕ:

тропические бабочки

Лет семь назад я приехал в Москву и по обычной своей привычке прямо из аэропорта Домодедово отправился на известный всей Москве птичий рынок, который иногда и, по-моему, не для москвичей именуют еще Калитниковский. Особенность ли это России или царицы-глупости, но так часто у нас все простое делают сложным вместо того, чтоб сложное делать простым. Был, например, в моем детстве лечивший от всех болезней аспирин, — стала теперь «ацетилсалициловая КИСЛОТА». Вот из-за смены названия и лечит теперь хуже. Какая-то «ацетиловая», еще и «салициловая», и кислота к тому же. Был обыкновенный «марганец», стал «перманганат калия»? Вот и думай. Спросите коренного москвича: «Как проехать на Калитниковский рынок?» Пожмет плечами. — «А на «птичий»? — «Так бы и сказали!» И охотно тотчас расскажет, где надо сесть на метро, доехать до Таганки, а там, выстояв долгую очередь на маршрутное такси, до самого, может быть, странного места в Москве, напоминающего типичную толкучку-барахолку, и рынок, и вертеп, и Ноев ковчег одновременно. Господи-боже! Что творится тут в субботний-воскресный день! Лай собак. Писк котят. Кукареканье петухов. Стукотня-свиристенье канареек, чавканье попугайчиков. Возгласы продавцов: «Голубчика, голубчика кому?», «Трубочник, трубочник! Выдержанный!», «Малинка мелкая. Малинка!», «Лучший витаминный корм для всех рыб!», «Водоросли, пожалуйста!»

И на прилавках, в людской толчее: Коряги вываренные. Песок аквариумный. Кактусы. Раковины. Окаменелости. (Где их только берут?!) Камни шлифованные и необработанные. То бишь — ми-не-ра-лы! Черепахи. Ящерицы. Ужи. Полозы. Лягушки квакши и жерлянки. И рыбки, рыбки, рыбки. Всех размеров, форм, расцветок. Голубые, синие, желтые, красные, черные, полосатые, крапчатые. Особо крабы. Пресноводная креветка похожая на плавающего таракана. И самые тараканы. Огромный кубинский, напоминает жука-плавунца. Сидит неподвижно. Один уже ест другого. Или так они спариваются по своим тараканьим законам? «Индийский поющий сверчок». Сидит в клеточке что-то черное, полосатое, страшное. «Мадагаскарский поющий таракан». Вроде большого кузнечика. (Возгласы проходящих, главным образом, женщин: «Вот погань-то! Еще и поет!», «Нехватало еще их, поющих!», «Да. Паеду вот летам в степь. Нлавлю сранчи. Буду прда-вать па питерке! Х-ха-ха».) «Рыбки кому? Рыбки! Вместе с банкой. Всего — рубль. Улиточек, пожалуйста…» Продавцы тут интереснее товара. Такая коллекция типов. И Чехов, помнится, Антон Павлович, не брезговал, описал такой рынок, тогда он был на Трубной. «На Трубе». Типы замечательные. И Дуремара тут, продавца лечебных пиявок, встретишь, прямо с сачком и с банками, и Карабаса — только торгует Карабас водорослями, и с ним в помощь этакая бойкая бесстыже раскрашенная толстуха, один глаз на товаре, другой успевает подмигивать. Есть дохловатого вида, изношенный без предела мужчина — знаток, не вынимающий изо рта сигарету. Есть и пропитый, прокуренный, просушенный лагерями и пересылками, в синих наколках некто, продает что-то ворованное для аквариумов. Сипит: «Бери, Иван, с военного завода… Все крепкое».

Словом, по своей коллекционерской привычке находил я тут бездну новостей и удовольствий, ну, разве пройдешь мимо человека, по виду — доктор наук, кандидат как минимум. Академическая бородка (еще бы шапочку академическую, да молод пока), взгляд познавшего высшие истины. Продает кактусы. Четкая, хорошо обозначенная цена. На вопросы возможного покупателя отвечает с досадой, оторвавшись от чтения (читает едва ли не Канта, не Фихте-Гегеля «Критику чистого разума»): «Там все написано!» И снова в чтение, подняв умную бровь. Вот тэк-с!

Так, разглядывая товар, продавцов и покупателей, наткнулся я однажды на вовсе нежданное. Невысокий человек с умными, в иронию даже, глазами продавал в коробке под стеклом бабочку. Бабочка была невероятная: яркая, отливающая по черному бархатистому фону золотом и серебром. Узкие полоски. Хвостики на задних особо ярко расписанных крыльях. «ТРОПИЧЕСКАЯ!» — ахнул, догадался я. И тотчас спросил: «Сколько?» Бабочку эту я выторговал за десятку (стоила двенадцать, и я сперва не взял, но, одумавшись, поспешил исправить ошибку. Сколько раз было так: пожалеешь лишнюю рублевку, а потом скребет досада. Надо было купить. Надо было.) Ушел с рынка счастливый. Теперь у меня была настоящая тропическая бабочка! С какой предосторожностью вез ее домой! Как воевал, чтоб не сдать в самолетный багаж (дипломат мой был тяжелее какой-то дурацкой нормы: 5 кг!). И все-таки привез бабочку целой. С чувством триумфатора явил домашним.

Был «взрыв восторга». Очень красивая! К тому же оказалось, что это Урания Рифеус и что она относится «к красивейшим бабочкам мира!» Так сказали мои кой-какие справочные книги. И еще я нашел, что бабочка эта с МАДАГАСКАРА! Про ураний читал и раньше у Пузанова, знал, что это бабочки ночные, но летают и в сумерках, и днем. Распространены в Африке, Южной Америке, на Мадагаскаре. По виду напоминают парусников. На нижних крыльях «хвостики». Окраска темная с золотыми и серебристыми полосами и пятнами. Около ста разновидностей. Красивейшие встречаются на Ямайке, Мадагаскаре, в Юго-Восточной Африке. Купленная Урания Рифей наглядно подтверждала все сказанное. Я любовался ею много дней. И что это за свойство первой коллекционной покупки? С первой птички-чижовки на всю жизнь овладела мной любовь к певчим птицам, с первой марки «Перелет через Северный полюс» — к филателии, с первой книги «Хождение по мукам», купленной на студенческие копейки, страсть к книгам, с первой опунции — к кактусам, с орхидеи — к орхидеям. («Не слишком ли много?» — сурово спросит кто-то.) Не слишком, не слишком. Объял бы весь мир, да прав Козьма Прутков. Но с первой тропической бабочки опять ярким пламенем разгорелось мое давнее увлечение насекомыми, и я сделал новый шаг к познанию и собиранию бабочек.

Уже ясно знал, что нельзя объять необъятное, я выделил из него формулу: «Лучше объять лучшее». И решил специализироваться на этом лучшем, изучив бабочек самых редких, ценных и красивых. А это в первую очередь семейство парусников, или кавалеры. Они же Папилиониды — Papillionidae. Попутно я решил, что не повредит и познание бабочек морфо, а из ночных — сатурний и ураний. Сказано — сделано. Но прежде всего найти литературу по этим бабочкам. Теперь, не раздумывая, я отправился в ту самую публичную имени Белинского. В ту самую, где когда-то из-за Зои Григорьевны и почти тюремного режима не стал читать даже профессора Пузанова. Перерыв весь систематический каталог, убедился, по парусникам, ураниям, сатурниям, морфо — ничего нет. НИЧЕГО НЕТ! Морозное дыхание времен сталинщины-лысенко-мичурина ощущалось и тут. Тут можно было найти «Справочник по вредителям огородных и садовых культур» книгу «Вредные и полезные насекомые в сельском хозяйстве», «Непарный шелкопряд и монашенка — вредители сосновых лесов». И дальше все в том же, таком же плане: «Вредители, вредители, вредители!» Больше ничего. Никаких там ожидаемых мною: «Бабочки мира». Еще лучше бы: «Красивейшие бабочки планеты». «Бабочки Амазонки» или «Бабочки Южной Америки» (Африки! Индии! Новой Гвинеи!). Ничего такого. Ничего не было. Тратить бумагу. Вот если бы их собирал товарищ Сталин! Или если бы все они были вре-ди-те-ля-ми! Так расшифровывалось убожество каталога. Был, правда, ветхозаветный Брем в разделе «редкие книги» и был Биологический словарь, справку которого процитирую: «ПАРУСНИКИ (Papillionidae) семейство дневных бабочек. Крылья в размахе у европейских видов 4–10 см. У нек-рых тропических до 25 см. Задние — с «вырезанным» внутренним краем и не прилегают к брюшку, часто с выростом в виде хвостика. Окраска яркая, разнообразная; золотисто-зеленые, золотисто-голубые и желтые птицекрылы (род Ornithoptera) — одни из самых красивых бабочек. Для мн. видов характерен половой и сезонный диморфизм (это значит, самки и самцы выглядят по-разному, а те, что вывелись весной или во второй половине лета, в тропиках в сухой или дождевой периоды, отличаются по размерам или даже окраске). Св. 530 видов (более точно, свыше 600), большинство в тропиках; в СССР — 35 видов, в т. ч. аполлон, махаон, подалирий и др.» «И др.» — подумал я, покидая каталог и направляясь в иностранный отдел, где на просьбу найти мне альбомы-определители или каталоги тропических бабочек, очень умненького вида девушки-библиотекарши, бойко стучавшие меж собой по-немецки, посмотрели на меня, как на забавного эксцентрика и хуже того. И тогда, проклиная весь этот дубовый консерватизм, почти отчаявшись, я решил обратиться в Институт биологии Академии наук! Почему-то один мой знакомый, любитель певчих птиц, считал, что все, работающие в Академии наук, — академики. На мой смех даже оскорбился, закричал: «Так он же в академии наук! (речь шла об общем знакомом). Раз в академии — значит, АКАДЕМИК». Подходя к серому, внушающему некое почтение зданию в глубине ботанического сада, испытывал некоторое сомнение. Вдруг там действительно все такие уже академики?! Как оказалось, к счастью, люди были хорошие, даже подвижники, не академики, доброжелательные, открытые и, главное еще, знавшие меня. Может быть, мой вопрос дать мне систематику парусников удивил их. Их ведь тоже (кажется и по сей день!) заставляют заниматься вредителями, вредителями, вредителями плодовых и ягодных культур. А этот писатель всегда слыл чудаком. Но мне после долгих поисков нашли-таки канадскую брошюру на английском языке и даже щедро дали домой на целый месяц. «Эжен Монро. Классификация семейства парусниковые (Дневные бабочки). Энтомологический институт. Оттава. Канада». Я был счастлив. Наконец-то у меня полный перечень всех видов семейства парусников и даже их четкая систематика. Наконец-то я узнаю, сколько их в мире, какие они, где водятся, чем различаются. И прочая, прочая. Зачем-то мне стало это жизненно необходимо. И весь январь, погруженный в сладостное состояние ПОЗНАНИЯ, я переписывал брошюру в общие тетради, просил дочь, владеющую английским, перевести кое-что, а многое стереотипное понимал и без перевода («Не надо переводчика, — сказал Остап. — Я уже как-то начал понимать по-бенгальски»). Парусников, по Монро выяснилось, имеется до 700 видов! Виды ведь разделяются на подвиды и формы. Отсюда неточность видового количества. У Монро я вычитал, что все виды делятся на две большие группы по центрам распространения. Первый центр лежит в Юго-Восточной Азии, второй — в Южной Америке. Отсюда и главное богатство видов. Индия, Бирма, Гималаи, Малайзия, Индонезия, Новая Гвинея, Северная Австралия. Здесь живет подавляющее большинство видов парусников. Африка уже много меньше — нет и ста видов. Северная Америка небогата — видов 40. Европа — все можно сосчитать по пальцам. Южная Америка — опять много, но из другого центра развития.