Шрифт:
Интервал:
Закладка:
105. В другое время, когда, по требованию нужды, я один шел в отдаленное селение, то внезапно стал предо мной откуда-то явившийся тигр. Страшными глазами посмотрев на меня, он только что готовился броситься на меня и тело мое, увы, сделать своей пищей. Я же, не зная, что предпринять в этом, казалось, неизбежном несчастье, обратился к великому Феодору, на него одного возложив надежды на спасение, и, без колебания уповая на него, говорю тигру бесстрашным голосом: «Отойди, зверь, от меня и отнюдь не смей прикоснуться ко мне, ибо я иду к служителю Христову Феодору, которого я раб и который во всем мой хранитель». И зверь, как только услышал имя святого, тотчас, испугавшись и припав к земле, обращается ко мне задом и уступает дорогу, подобно разумному существу, свернувши в сторону и удалившись.
106. Есть одно селение, называемое Ахирао. В нем жил некий Лев, несчастно сочетавшийся с женой, которая была одержима нечистым духом. Демон совершал над ней такое насилие, что заставлял ее иногда разрывать свое тело и кусать его, не чувствуя страдания и сожаления. Однажды муж, взяв ее, вышел навстречу святому, проезжавшему тогда на осле тамошней дорогой, ибо в дальних путешествиях он обычно ездил таким образом. Со скорбию и весь в слезах, он умолял его по возможности помочь страждущей и избавить ее от такого лютого беса. Преподобный, тронутый состраданием к жене и соболезнуя ей в несчастии, тотчас возлагает руку на ее голову, благословляя знамением креста и произнося молитву против лукавых духов. [Col. 212] И с окончанием молитвы женщина обрела конец своего несчастья, так как лукавый демон тотчас бежал и оставил женщину здравомыслящей. И в тот час прибавилось к чуду новое чудо. Именно, вместе с изгнанием нечистого исторглись все ногти из рук и ног страждущей и выпали на землю, поразив изумлением зрителей и показав чудеснейшую силу совершившего».
107. Мне было бы достаточно, не говоря ничего другого, на основании сказанного показать, какую благодать имел отец в совершении чудес. В особенности же в них удивительна быстрота; еще более удивительно величие; а еще более, чем то и другое, сострадательность и величайшее человеколюбие дающего, что выше слова и удивления, так что он умел благодетельствовать самыми разнообразными способами. Но так как не следует из-за того, что некоторые уже знают, молчать и о прочих [чудесах], то наше слово должно изложить и их.
108. К Птелейской местности прилегает одна река, на простонародном языке называемая Онопниктис, получившая свое название, как думаю, оттого, что в ней тонуло много вьючных животных[481]. Часто вздуваясь и широко разливаясь, она уносит не только скот и вьючных животных, но опустошает и затопляет почти всю Птелейскую область с самими жителями. Итак, когда местные жители увидели, что святой прибыл туда, все, как бы сговорившись, обратились к нему общей мольбой, прося его прекратить бедствие, которое, говорили, приносит им гибель и разорение и если будет продолжаться, то обратит всю их жизнь не в жизнь. Нимало не медля, он поспешно идет к реке. Здесь, воспев вечерние песни Богу, он водружает составленный из дерева крест на ее истоках. И действительно, после того водная масса, видя этот образ, остается в своем русле, не выступая из берегов, не разливаясь дальше и не причиняя вреда, как прежде, своим разливом.
109. Но оставив теперь чудеса, бывшие в Птелеях, повествование о коих не лишено достоверности, так как все они засвидетельствованы, как сказано выше, дивным тем Львом и многими другими, мне надлежит теперь упомянуть и о случившихся в других местах, и прежде других о тех, о которых обстоятельно рассказал нам божественный Софроний, муж великий по своей жизни и бывший игуменом этой обители. Рассказы о них таковы.
110. В то время как отец, по его словам, пребывал в монастыре, его трудом и заботой было частое посещение больницы для наблюдения за больными и других услуг. Однажды, придя туда, он увидел одного из них, пораженного тяжкой болезнью и вследствие сильных болей молившего себе смерти. [Col. 213] Тот, кому было поручено служение [в больнице], спросил его, действительно ли ему так желательно расстаться с настоящей жизнью. Когда же тот ответил, что переселение из этой храмины [тела] будет для него душевным наслаждением и величайшей радостью, потому что телу его так тяжко и скорбно, он поспешно передает эти слова преподобному и сообщает, о чем молит больной. Он тотчас, умилившись душой и соболезнуя страдальцу, усердно стал на молитву и просит о преставлении брата, произнося большую часть молитвы с душевным волнением и легким плачем. Окончив ее, преподобный говорит сообщившему: «Иди и приготовь что нужно для погребения брата, так как он скончался, как просил». И возвратившись, он нашел его уже испустившим дыхание и предавшим душу.
111. Божественный Софроний рассказал еще о самом себе следующее. «Однажды, говорит, мне нужно было отправиться в область Пафлагонскую вместе с учеником Николаем, слугой и сподвижником отца. Вечером мы оба остановились для отдыха на одном поле, где лежало огромное количество сена. На это место пришло тогда и вооруженное войско, которое развело костры и стало готовить ужин. Когда огонь, не знаю каким образом, достиг сена и вследствие удобовоспламеняемости вещества охватил с ним все, в войске тотчас поднимается крик и беспорядочное движение. Беспорядочно все они бросаются на нас и едва не замышляют умертвить нас, ничего не говоря, не спрашивая и не вступая в какой-либо разговор, а лишь молча приписывая нам всю вину в поджоге. Поэтому, как и естественно, испугавшись этого умысла против нас и отчаявшись во всем, мы призываем великого Феодора, чтобы он избавил нас от неожиданной опасности и открыл путь к спасению, ибо ты один, говорили мы, священнейший отец, можешь удержать несправедливо нападающих на нас и замышляющих совершить неправеднейшее умерщвление нас. И – о, быстрота благодеяния! – пока мы еще произносили молитву, внезапно хлынувший сильный дождь погасил распространившийся огонь и произвел дивную перемену в настроении воинов, прежде готовивших нам убийство, сделав их теперь смиренными и поникшими долу».
112. И одна женщина из благородных поведала божественному Софронию о чуде, бывшем с нею, рассказывая о нем так. «Однажды, – говорит, – случился пожар в моем доме, находящемся в Равдосе. Огонь охватил весь его кругом, и я была в опасности увидеть почти все свое имущество добычей пламени, так как ни заливание водой, ни какие-либо орудия для тушения не могли угасить огня, который, таким образом, с треском все поглощал. В таком положении мне пришло на ум вынуть спрятанное письмо отца, которое незадолго пред тем он прислал мне. [Col. 216] Взяв его в руки, я решила бросить его в огонь (надеясь, что он, устыдившись его, удержит силу своего разгара). Действительно, как только я исполнила это и чтимое письмо бросила в оное губительное пламя, воскликнув при этом: «Святой Феодор, помоги мне, рабе твоей, находящейся в опасности», – тотчас же стало заметным, что свирепая сила огня угасла, ослабела и прекратилась, оставив лишь пепел и дым». Кто из современников или предков видел такое чудо от малого письма? Все, что можно изобрести удивительного, это ничто в сравнении с ним, так что и простота нашего слова не может умалить величия этого происшествия. Ибо, само проявляясь в действиях таким, каково есть, оно превосходит силу слова и всякое искусство повествования.
113. Но нам время изложить чудо, случившееся на острове Сардиния с одним из местных жителей, и усладить слух боголюбцев. Каково оно, страшно и слышать, потому что вместе с чудесным заключает в себе и устрашающее. Был на острове один муж, всегда любивший и чтивший писания великого и между прочими высоко ценивший [песнопения], составленные им на Святую Четыредесятницу, обыкновенно называемые трипеснцами. Однажды у него мимоходом остановились монахи, чтобы провести дни поста; это были ученики известного Григория Сиракузского[482]. Обладая безрассудным умом и исполненные гордости в сердцах, они начали порицать творения святого, называя их грубыми и составленными не по правилам искусства. Увлеченный, не знаю как, ими, приютивший их скоро изменяется и принимает их мнение, перестав чтить, как прежде, и петь их на утренних славословиях, как было в его обычае. И когда он стал таким, является ему ночью отец, высокий ростом, каким он некогда и был, бледно-желтый лицом и лишенный волос на голове; а за ним следовало несколько других, держа в руках розги, коих и один вид был страшным и совершенно невыносимым зрелищем. Им он приказал немедленно совершить то, что ему было угодно, и бить розгами столь податливого и нетвердого в своих мнениях. И когда его еще били, предстоявший отец воскликнул: «Зачем ты, неверный, отверг и вменил ни во что мои творения, однако незадолго пред тем любивший и чтивший их? Если не что-нибудь другое, то по крайней мере ты должен был сам по себе понять то, что церкви Божии не приняли бы их и не передавали бы одна другой, если бы не признавали их пользы. Ибо не пышность речи и не [искусственная] отделка выражений обыкновенно сокрушают сердце, а смиренное слово, составленное для пользы и во всех отношениях здравое; будучи, по моему мнению, выше всякой учености, оно представляется мне достойным всякой похвалы и кажется гораздо более почтенным, чем то, которое отделано и увеселяет один лишь слух». А после того как он таким образом был достаточно бит и поплатился таким наказанием за перемену к худшему, уже наступил день. [Col. 217] Чувствуя себя плохо и страдая от боли, он вскочил с постели с сердцем, потрясенным от страха, и с телом, вспухшим от ран. Тотчас он показал их всем и с сильным волнением рассказал о случившемся с ним, осыпая немалыми ругательствами тех развратителей, по вине коих он потерпел это, и изгоняя их возможно скорее из дома. И желая умилостивить отца, он с того времени еще больше, чем прежде, утвердился в вере в него, достойно любя творения великого, оказывая им невыразимую честь и [тем самым] действительно врачуя душу.