ли годился в пищу человеку. «Лицо Экблоу было почти таким же зелёным, как мясо», – писал он.
Когда Экблоу упомянул метеорит, Расмуссен обронил походя, что давным-давно объявил его собственностью Дании. Новость Экблоу расстроила, но он немного прибодрился, когда Расмуссен предложил ему маленький кусочек метеорита. (Позже Расмуссен отдал метеорит в датский музей естественной истории.)
Экблоу остался в фактории на ночь. На следующее утро Фройхен предложил гостю ещё моржатины, но тот вежливо отказался. Он заявил, что настала его очередь угощать хозяев, и выложил на стол собственные припасы: в то утро в фактории на завтрак подали пышное печенье, сладкое масло, сгущённое молоко, сироп и консервированный лосось. Датчане, чьи кладовые стояли полупустые, пришли в восторг. За вкусным завтраком обсуждали Землю Крокера. Рассказав Экблоу, какой погоды там ожидать и на какую дичь охотиться, друзья признались, что сами планировали искать Землю Крокера – но отказались от этого замысла, когда появились американцы. Они пожелали удачи Экблоу и его товарищам, посоветовав выступить в марте, пока по льду ещё безопасно передвигаться и в том краю бродят стада овцебыков.
Вернувшись в Эта, Экблоу передал совет датчан Макмиллану, но тот не пожелал ему последовать. Хоть совет и был дельный, Макмиллану не терпелось выступить ещё до марта.
Три причины было у его нетерпения. Во-первых, он боялся, как бы проводники-инуиты не потеряли интерес к экспедиции и не отказались бы. Во-вторых, он хотел выиграть время, даже если дорога по льду будет трудной. В-третьих, он хотел скорее пустить в дело своего первого помощника Фитцхью Грина. Грин был настоящий «электровеник», регбист и путешественник, недавно окончивший Военно-морскую академию США, где он открыл в себе талант к логистике, науке и картографии: идеальные качества для полярного исследователя. Грин напоминал беспокойную скаковую лошадь, которую нужно жёстко тренировать, чтобы получить максимальную отдачу. Готовясь к экспедиции, Грин вкладывал свою неуёмную энергию в походы, преодолевая по 24 километра в день, и долгие часы в библиотеке, где он одну за другой пожирал книги по геологии, ботанике, зоологии и другим полезным дисциплинам.
Существовала ещё одна причина, по которой Макмиллан хотел скорее нагрузить Грина работой. Он уже давно заметил за своим помощником странное поведение: по ночам Грин в одиночку уходил из лагеря, долго бродил по каменистым окрестностям в поисках привидений, принимал тени вокруг за обезьян, кур и других животных. Днём он становился нормальным, обязанности свои выполнял исправно, но стоило наступить ночи, как он опять принимался за своё. В конце концов Макмиллан решил, что лучший способ излечить Грина – это занять работой, чтобы он сосредоточился на конкретной задаче и отвлёкся от своих странных мороков. Разумеется, это был далеко не лучший способ помочь человеку с симптомами, похожими на психическое расстройство, но так уж Макмиллан решил. К сожалению, эта неприятная ситуация ещё разовьётся неожиданным образом – а расхлёбывать её придётся Петеру Фройхену.
Весной 1914 года Фройхен занялся новым перспективным увлечением – антропологией: он исписывал блокнот за блокнотом, занося туда наблюдения о традиционном быте инуитов. Наварана помогала ему, объясняя то, что он видел, и приглашая его в святая святых инуитской жизни, которое редкий белый видел. В хижинах и иглу, сгрудившись у огня и завернувшись в тёплые шкуры, записывал Фройхен со слов гостеприимных хозяев их легенды, рецепты, игры и развлечения. Весна приносила и другие радости: с гоготом в Туле возвращались птицы, журчала талая вода, ярко светило солнце. Фройхен часто выходил в море в своём каяке, лениво вёл его по спокойной воде, погрузившись в размышления. Затерявшись в мелодичном журчании воды, заглядевшись на солнечные лучи, танцующие на поверхности, легко было погрузиться в транс. Как писал Герман Мелвилл в «Моби Дике», «размышление и вода от века имеют между собой нечто общее». Фройхену эти свидания с природой приносили таинственные видения и прозрения. «Я часто задавался вопросом, не горячка ли меня тогда одолевала – или, быть может, так называемая каякная болезнь?» – описывал Фройхен этот почти сверхъестественный опыт; о чём-то похожем рассказывали ему и инуиты. Фройхен надеялся, что эти моменты прозрения помогут ему постичь тайны, которые он не мог иначе разгадать. «Я понимал, что оказался в неестественном – даже сверхъестественном состоянии, и упивался им, – рассказывал он об одном таком опыте. – Я не могу точно описать, что испытывал, но казалось, моя душа, или дух, или сущность, как угодно, отделилась от тела, оставила позади жизнь и заботы, и воспарила, свободная, и увидела мир единым целым».
Подобные рассказы Фройхена, да ещё фотографии, на которых он носит замызганную повязку на длинных волосах, у будущих поколений датчан завоевали ему прозвище «самого большого хиппи в полярной истории».
Таков был Петер Фройхен в 1914 году, непоседа, с головой погружённый в незнакомую культуру. Он жил как жилось, играл со временем и ни на чём не зацикливался. Новый образ жизни его включал любопытный режим чтения. В фактории пылились стопки прошлогодних газет, но Фройхен в день читал только по одной, подгадывая прошлогоднюю дату к нынешней. Ему показалось, что читать всё сразу глупо, потому что он всё равно большую часть забудет. К тому же что за радость читать о суровой зиме беззаботным летом. Всего раз Фройхен «сжульничал» и прочитал немного вперёд: ему не терпелось узнать, чем кончилось расследование убийства жены французского министра финансов. Читая таким экспериментальным образом, Фройхен словно жил во временном эхе, и как-то раз его осенило новой глубокой мыслью: «Если так подумать, один год – это сущие пустяки».
Со временем Фройхену полюбилось ездить в гости к американцам в Эта. Ему, как и многим европейцам, было любопытно узнать больше об их стране. Американцы назвали свой форпост «Хижиной Борупа» в честь Джорджа Борупа, выпускника Йеля, который помогал снаряжать экспедицию, но трагически погиб незадолго до отплытия. Всякий раз переступая порог Хижины Борупа, Фройхен чувствовал дух Америки – молодой державы, у которой было своё представление о путешествиях. Обстановка в жилых помещениях выдавала чисто американскую смекалку в причудливой смеси с корпоративизмом, материализмом и искренней верой в человечество.
Входя в хижину, гость попадал в жилую комнату примерно пять на три метра, где стояли большой стол и печь. Двойные стены, утеплённые сухим взморником, хорошо защищали от холода, и в здании площадью 107 квадратных метров – по арктическим меркам царские палаты! – было всегда жарко натоплено. Пройдясь по дому, можно было заметить много качественной мебели и аксессуаров, почти все из которых предоставили путешественникам спонсоры. Стены украшали зеркала и картины в рамах – правда, висели они криво, потому что в