Читать интересную книгу Зеленые берега - Геннадий Алексеев

Весь день я корплю над стихами. К обеду кое-что начинает вытанцовываться. После обеда дело и вовсе идет на лад. Приходит то долгожданное состояние души, которое несколько высокопарно называют вдохновением. Столь яростно сопротивлявшиеся слова вдруг сдаются, подымают белый флаг и делаются на редкость покорными. Они с готовностью выскакивают из глубин сознания и становятся точнехонько на то самое место, которое им приготовлено. При этом как бы сам собою появляется некий внутренний ритм, все приводящий в порядок. К ужину заканчиваю третье стихотворение. Так же, как и первые два, оно вполне приемлемо.

Поужинав, выхожу из дому и около часу гуляю по вечерним улицам. Возвращаюсь. Перечитываю новорожденные стихи. Очень прилично! Даже превосходно!

Тут же возникает набросок четвертого стихотворения. Через час оно уже готово. Оно рождается почти без моей помощи, почти самостоятельно. И я изумляюсь, глядя, как оно рождается.

Недаром я терзался столько времени. Недаром так долго ничего у меня не получалось! Скопившаяся во мне энергия вырывается наружу. Я взрываюсь. Ура, я взрываюсь! Дым, треск, грохот! Все взлетает к небесам!

Когда дым рассеется, я спушусь в свежую воронку и извлеку с ее дна листки с машинописным текстом. Они будут еще теплые. Они будут пахнуть дымом. Завтра я преподнесу их Ксюше. Прочитав, она подымет глаза, влажные от восторженных слез. И так же, как Настя, она скажет мне: "Ты гений!" И так же, как Насте, я поверю ей. Мне ужасно захочется ей поверить.

Спать я ложусь в праздничном настроении, с чувством исполненного великого долга.

На условленное место являюсь в без пяти минут двенадцать. День отменный. Один из тех слегка застенчивых, женственных дней ранней осени, которые городу очень приятны.

Предо мною пейзаж, написанный неплохим акварелистом. Чистые, прозрачные, чуть блеклые тона мягко соприкасаются друг с другом. В колорите господствуют согласие и взаимопонимание. Однако есть и контрасты: на фоне ультрамарина тронутой легким ветром Невы горят оранжевые и багряные мазки уже подцвеченных осенью деревьев, а на бледной лазури неба ярко желтеет золото тонкого шпиля, который держит композицию акварели. Правда, на переднем плане чего-то не хватает — какого-то живописного пятна.

Ангел на шпиле, слегка повернутый ветром, вдруг вспыхнул ослепляюще. В моих глазах поплыли розовые круги. Опустив глаза, я заметил рядом с собою на поручне чугунной ограды женскую руку в синей перчатке. Повернув голову, я увидел профиль Ксении под синей огромной шляпой с отброшенной за плечи голубой вуалью.

— Простите меня, сударыня, — сказал я, немножко помолчав, — но ваша фигура весьма удачно дополнила этот акварельный пейзаж. Именно вас и не хватало на переднем плане. Теперь композиция полностью уравновесилась. Кстати, могу поклясться, что где-то мы с вами уже встречались.

— Простите меня, сударь, — сказала Ксюша, не глядя на меня, — но мне тоже кажется, что я вас уже видела, только не могу припомнить, где и когда.

— Позвольте же мне, сударыня, — продолжил я, — рассмотреть вас внимательно. Тогда я, быть может, вспомню, где мы с вами встречались.

— Позволяю! — произнесла Ксюша царственно и, знакомо приподняв подбородок, поглядела на меня сквозь прищуренные ресницы.

— А не разрешите ли вы, сударыня, поцеловать вас? — спросил я. — Тогда уж я наверняка все припомню.

— Разрешаю! — прошептала Ксюша и, положив руки мне на плечи, закрыла глаза…

— Мы совсем рассудка лишились! — сказала Ксения, внезапно опомнившись и отстраняясь от меня. — Обнимаемся на глазах у всего Петербурга!

Она опустила вуаль, взяла меня под руку, и мы двинулись по дорожке Александровского сада. Справа, за деревьями, по Каменноостровскому медленно ехала Ксюшина коляска. Дмитрий не упускал нас из виду. Кавалер выступал гордо и, как всегда, был изящен до невозможности.

— Ну, рассказывай, рассказывай, как ты скучал без меня, как ты рвался ко мне душою и телом, как ты тут, бедный, бесился!

— Да ведь я тебе по телефону почти все рассказал, моя радость! Могу, если желаешь, повторить. Это доставит мне удовольствие.

— Нет, повторять не надо. А пишут ли в газетах о твоей книге?

— Сейчас еще рано. Надеюсь, что позже будут писать.

— Натурально, будут! Верю в твой успех, в твою победу. А я все мучаю Бизе. Кармен у меня почти готова, но одной ее маловато. На днях начну репетировать партию Амнерис из «Аиды». С детства мечтаю ее спеть. Боязно мне, натурально, бросать свои песни. Но ты не сомневайся, милый, — решение принято, и я буду твердой до конца. Если через два года публика не пожелает ломать кресла на моих оперных спектаклях, вернусь к цыганам. Заработаю еще немножко деньжат — они ведь нам с тобой пригодятся — и после совсем расстанусь с искусством. Предамся заслуженному отдыху и тихой семейной жизни. Буду воспитывать детишек. У нас ведь с тобой будут дети, правда? Купим небольшую усадьбу на берегу реки, той самой глубокой реки с зелеными берегами. Ты будешь писать стихи и картины. Устроим в Петербурге твою выставку. К нам станут приезжать наши друзья — писатели, художники, музыканты.

— Да, кстати? — вспомнил я. — Ты, Ксюша, кажется, бываешь у П.?

— Бываю. Он мой поклонник.

— Тебе по душе его творения?

— Нет, миленький, мне по душе только твои творения, ты же знаешь. Но П. довольно симпатичен. Такой добродушный старичок. Когда я приезжаю к нему на дачу, он не отходит от меня ни на секунду. Чего он только мне не говорит, каких только эпитетов не употребляет! И все в высшей степени: прекраснейшая, прелестнейшая, талантливейшая, удивительнейшая, бесподобнейшая. И все пальчиком ко мне прикасается. То в плечо ткнет, то в локоть, то в коленку.

— Старый селадон! — проворчал я.

По другую сторону от проспекта был виден новенький, только что построенный особняк, принадлежавший известной балерине. Рядом с особняком было как-то пусто. Не хватало какой-то высокой, монументальной постройки. "Мечети еще нет! — сообразил я наконец. — Она появится после". Слева от нас за высокой оградой белело тоже совсем еще новое здание Ортопедического института с золоченой луковкой церкви. Ксения сказала, кивнув на Ортопедический:

— Какая странная архитектура! Только стены да окна. Такой дом, наверное, мог бы придумать и мой Дмитрий.

— Ты ошибаешься, Ксюша, — возразил я. — Такой дом не придумает твой кучер, и отнюдь не каждый архитектор способен сейчас такое придумать. Только на первый взгляд это выглядит чрезмерно простым, а на самом деле здесь много тонкостей. Их надо уметь разглядеть. Между прочим, подобной архитектуре принадлежит будущее.

— Правда? — удивиласъ Ксения. — А откуда ты это знаешь?

— Секрет.

— Даже от меня секрет?

— Даже от тебя, радость моя, секрет.

— А ты, оказывается, скрытный!

Мы уселись на скамью под кустом жасмина с шариками ягод, белевшими среди еще вполне зеленой листвы. Я вытащил из кармана свою книжку и авторучку.

— Ой, что это? — воскликнула Ксюша, пораженная видом моей дешевенькой, обычнейшей ручки, продающейся в любом канцелярском магазине.

Я обмер. Значит, авторучка еще не изобретена! Или она в России еще неизвестна?

— Это самопишущая автоматическая ручка, — произнес я деланно спокойным, безмятежным тоном, — ее подарил мне приятель, который только что вернулся из Америки. Там давно уже пользуются подобными приборами для письма. Техника развивается неудержимо. Она преподнесет нам еще немало чудес. Уже летают дирижабли и аэропланы, носятся автомобили, к нашим услугам электрический телеграф, и ты частенько разговариваешь со мною по телефону. Между прочим, отчего ты до сих пор не сообщила мне свой номер? Временами я испытываю острое желание тебе позвонить.

— Нет, милый, пока не надо. Наткнешься на Одинцова или на прислугу. До поры до времени нам следует быть осторожными. Впрочем, на крайний случай — ты понимаешь — на самый крайний случай я назову тебе номер. Вот, запиши: 144-18. (Как мало, однако, было телефонов в Петербурге в ту пору — всего лишь пять цифр!).

Я положил на колено книжку, раскрыл ее и, чуть помедлив (надпись уже давно была сочинена мною), написал наискось через весь титульный лист:

"Ксении Владимировне Брянской от самого пламенного поклонника ее феноменального таланта и самой счастливой жертвы ее непобедимого очарования.

6 сентября 1983 года".

Прочитав написанное, Ксюша расхохоталась.

— Очень милая шутка! Шестого сентября тысяча девятьсот восемьдесят третьего года! Ты отлично запомнил, что говорила я тебе тогда, в марте, когда мы ехали по Невскому! А почему ты так помрачнел? Тебе дурно? У тебя колики в сердце? Или ты съел что-нибудь несвежее?

— Ничего, не тревожься, сейчас все пройдет, — буркнул я. — Кажется, моя шутка неуместна. Давай-ка я исправлю дату.