явно убеждая себя, пробормотал: «Может, медленная отрава… ладно, давай подумаем». Янгред выдохнул, отступил, с усилием вернул голосу бодрость и сказал:
– Нужно разобраться, пока кто-то не полакомился этим всем. – Он бросил под ноги яблоко и с силой раздавил сапогом. – Например, наши прелестные девушки? Они ведь часто прогуливаются по шатрам вечером, ища компанию. Они обрадуются дареным фруктам. Особенно… кто там у нас любит яблоки? Ах да. Яблоки любит…
Он понимал, что хитрит, зато теперь не нужны были дополнительные доводы: заветные имена лучше всех приказов. Хайранг обеспокоенно обернулся на лес. Янгред с удовлетворением улыбнулся.
– Побудь здесь, пока я приведу караульных. За нами наверняка наблюдали с башен, так что постарайся притвориться безмятежным, можешь даже сделать вид, что украдкой таскаешь ягоды, ну или приложись к кувшину. Только, ради Семейства…
– Ничего не пробовать на самом деле, – без труда угадал Хайранг.
Он всмотрелся в раздавленную яблочную мякоть. Она была нежно-розовой. Янгред не знал, выдает ли это яд или нормально для спелых плодов. В высокоградах даже он видел яблоки только по праздникам, и большинство были зеленые и отвратительно кислые.
– Янгред…
Он услышал это уже в спину и обернулся.
– Да? – Он даже понадеялся, что услышит ободрение. Но, конечно, нет.
– Ты дальновиден, я знаю. Но пожалуйста, не забывай. – Хайранг нервно сцепил руки. – Если ты разругаешься с Хельмо, все, на что мы идем, может оказаться тщетным.
От разумных слов стало еще сквернее, но Янгред знал: его лицо не выражает ничего. Хайранг правильно боялся, и сам он должен был опасаться того же. И все же, смотря на сливающиеся с небом стены, слушая шум реки и тщетно ловя за ним стук копыт белого инрога, Янгред явственно осознал, что тревожит его другое.
– Если я разругаюсь с ним, то сам себя не прощу. Он мне нравится.
– Мне тоже, – с облегчением отозвался Хайранг. – Есть в нем что-то… наше.
Кивнув, но промолчав, Янгред пошел вглубь лагеря. От маски надменной невозмутимости – той, что стала привычной, еще когда он примкнул к отряду наемников, когда ему, младшему среди десятков горячих голов, нельзя было выдавать ни грусть, ни обиду, ни слабость, – уже сводило скулы. И очень хотелось расслабить спину, в которую будто вбили пику. «Наше»… Не только в этом дело.
В следующий час он сделал все, чтобы в городе уверились: дары приняты с доверием и благодарностью. Обозы увезли, караульные выказали предельную радость. Осталось только раздать фрукты, корзины и кувшины с соответствующими указаниями: незаметно избавиться, но сначала сделать вид, будто идет пир горой. Затем Янгред приказал крайним частям сместить шатры дальше от городских стен, точнее, от башенных пушек. Хельмо принял бы подобное как очередной знак недоверия к Инаде, но пришлось даже подвинуть одного из младших острарских воевод, разместившегося в опасной близости от возможного попадания ядер. Янгред оправдался тем, что именно здесь утром разместят приемный пункт для ополченцев. Его послушались: к союзникам были дружелюбны, о раздоре пока не знали. Не удивительно, когда обиженная сторона умчалась быстрее ветра.
Еще какое-то время после разговора с Хайрангом Янгред не мог до конца совладать с гневом. Оставшись в одиночестве, он думал даже заглянуть к эриго: они-то вернули бы ему хорошее настроение. Но то, чего он ждал, не располагало к праздности; лучше было быть злым, зато сосредоточенным, чем успокоиться, но разомлеть. Тем более с места, где он обосновался, – у костра в окружении знамен, там же они с Хельмо недавно пили сбитень, – открывалась лучшая видимость. Город дремал; лишь кое-где за стенами золотились огоньки, но мало. Никакой явной угрозы. И сплошная ложь в самом воздухе.
Впрочем, одолевавшие Янгреда мысли стали уже более мирными: помогли треск пламени и журчание реки. Если первый звук успокаивал с колыбели, то второй полюбился позже, в походах. В Свергенхайме не было рек; у замка ёрми плескалось лишь холодное море. Голоса тамошних волн напоминали то ворчание, то шипение, то жалобы и мало отличались от рева обитавших в тех водах ледяных львов – толстых, неприветливых хищников с жирными голыми телами и острыми бивнями. У местного моря говор был дружелюбнее, оно, скорее, пело. Или мурлыкало, большой синей кошкой свернувшись подле лесистых берегов.
Янгред не вздрогнул, когда единственная его компания – лошадь, которую он угостил яблоком, а затем еще двумя незнакомыми фруктами из обоза, – покачнулась и переступила с ноги на ногу. Она не хрипела, не билась, лишь медленно мотала головой, точно отгоняя мух, и моргала. Янгред ждал. Наконец, неловко и неуверенно, лошадь легла, затем вовсе завалилась на бок. Почти сразу она затихла.
Уверенный, что за ним по-прежнему наблюдают с башни, Янгред вскочил, приблизился к животному, присел рядом. Потрогав черный бок, понял, что тот вздымается. Сонное зелье? О нем говорили и ровное дыхание, и расслабленная поза, в какой лошади отдыхают, лишь ощущая себя либо в совершенной безопасности, либо полностью обессиленными. Здравый, пусть затратный способ расправиться с армией. Достать столько безвкусного, незаметного в пище и вине яда за краткое время было бы сложнее. Криво усмехнувшись, Янгред провел по лбу ладонью, потрепал лошадь по загривку и вернулся на место. Со стороны он выглядел как человек, худшие опасения которого только что развеялись; на деле опасения подтвердились. Уснувший лагерь либо перережут, либо подожгут. Но для верности подождут еще.
Торжество от осознания правоты не принесло облегчения. Оскорбительный, по меркам острарцев, выпад обрел смысл, но лучше бы не обретал. Неожиданно Янгред понял, что чувствует досаду. Как будто хотел ошибаться. Настолько нравились ему эти края. Настолько отвращала мысль, что кто-то может подобным образом поступить с Хельмо, да и вообще со своим домом в беде. Свергенхайм был маленькой страной, но когда беда приходила туда, все жители объединялись. В этом огромном краю явно думали иначе. И это после всех разговоров о доверии? Вопреки всем обычаям? Или всему виной Смута?
Точнее, кто-то, кто за ней стоит.
В отдалении, с запада, раздался наконец стук копыт. Всадник был один, и Янгред не стал оборачиваться. Не оглянулся он и когда услышал знакомые шаги; вместо этого, наклонившись, бросил в огонь пару веток. Под Инадой было действительно промозгло. Сегодня это ощущалось особенно, как и тревожный, пряно-соленый ветер с моря.
– Позволите?
Хельмо остановился по другую сторону костра, кинувшего всполохи на его остроносые сапоги. Он тяжело дышал. Янгред снизу вверх оглядел его – растрепавшиеся волосы, разрумянившееся лицо, запыленная одежда. Обратно явно мчался еще быстрее, чем отсюда.
– Конечно, садитесь.
– Садись.
– Что?.. – Янгред потер лоб. Видимо, далековато ушел в мысли.
Хельмо опустился на траву напротив. Во взгляде Янгред увидел