— Да, я не лишена этого счастья.
— Конечно, это большое счастье, потому что отец не решился бы продать свою дочь из честолюбия или интереса. А мать твоя тоже жива?
— Она давно не встает с постели, сударыня… Ах, я знаю, что мы не были бы здесь, если бы могли рассчитывать на что-нибудь лучшее.
— А знаешь, Джельсомина, ты счастливее меня, несмотря на то, что живешь в тюрьме. У меня нет ни отца, ни матери, — ни… могла бы я, пожалуй, сказать… друзей.
— От вас ли я это слышу?
— Нельзя по наружности судить о вещах, Джельсомина. Ты, может быть, слышала, что от дома Пьеполо осталась только одна молодая девушка, которую отдали под опеку Сената?
— Я редко куда выхожу, сударыня, но все-таки я слышала о богатстве и красоте донны Виолетты. Я надеюсь, что это верно относительно первого, в последнем же я имела возможность убедиться сама.
Дочь Пьеполо покраснела в свою очередь, но это было приятное смущение.
— Да, о сироте говорят с большим снисхождением, хотя ее роковое богатство ничуть не преувеличено. Ведь тебе должно быть известно, что Сенат берет на себя заботу о всех богатых девушках, оставшихся без родителей?
— Нет, я этого не знала… Сенат милостив, если так поступает.
— Ты сейчас по-другому заговоришь, Джельсомина. Ты очень молода и всю свою жизнь была одинока.
— Вы не ошибаетесь, сударыня. Я только и бываю у больной матери или в камере какого-нибудь несчастного заключенного.
Виолетта посмотрела на свою компаньонку с видом, говорящим, что ее надежды оказались напрасными, что им нечего много рассчитывать на помощь такой малоопытной девушки.
— Понимаешь ли ты, что женщине не особенно приятно уступать желаниям Сената, который распоряжается по своему усмотрению и ее чувствами, и ее обязанностями?
Джельсомина подняла на нее глаза, но было видно, что она не поняла этого вопроса. Виолетта посмотрела на донну Флоринду, как бы призывая ее на помощь.
— Наши женские обязанности бывают часто очень тяжелыми, — сказала донна Флоринда, поняв взгляд своей воспитанницы. — Наша привязанность может быть не угодна нашим друзьям… Нам запрещено выбирать самим… Но мы не можем всегда повиноваться.
— Да, да, я слышала, что знатным девицам не дозволяется видеть своего будущего мужа. Это, вероятно, то самое, о чем вы говорите? Этот обычай мне всегда казался несправедливым и даже жестоким.
— Могут ли женщины твоего сословия выбирать себе друзей? — спросила с живостью донна Виолетта.
— Да, мы пользуемся этой свободой, даже в тюрьме.
— Видишь, ты счастливее тех, кто живет в Венеции во дворцах. Я полагаюсь на тебя: ты не выдашь девушку, ставшую жертвой насилия и несправедливости.
Джельсомина подняла руку, как бы желая остановить признание Виолетты, но затем продолжала внимательно слушать ее рассказ.
— Немногие входят сюда, — сказала она, — но я знаю, что есть много неизвестных еще мне средств подслушать тайны, о которых говорят в этих стенах. Идите за мной, я вас провожу в такое место, где при всяком желании никто нас не подслушает.
Девушка провела беглянок в комнату, где она обыкновенно беседовала с Джакопо.
— Вы сказали, синьора, что я неспособна выдать девушку, жертву насилия и несправедливости, и вы не ошиблись, сказав это.
Переходя из одной комнаты в другую, Виолетта начала было сомневаться в искренности Джельсомины, но это было лишь на одно мгновение; участие, с которым относилась к ней девушка, обреченная, как и она, на уединенную жизнь, заставило ее рассказать дочери тюремного смотрителя большую часть событий, которые привели ее в тюрьму.
Джельсомина побледнела при этом рассказе, и под конец его она вся дрожала от волнения.
— Сенат имеет безграничную власть: сопротивляться ему невозможно, — прошептала она едва слышно. — Подумали ли вы о той опасности, которой вы подвергаетесь?
— Теперь уже поздно об этом думать. Я — жена дона Камилло, и я никогда не буду женой другого.
— Что я слышу!.. А все-таки я предпочла бы умереть заключенной в монастыре, чем ослушаться Сената.
— Ты еще не знаешь, моя милая, на что способны женщины, даже в моем возрасте. Ты пока еще привязана к отцу, подчиняешься привычкам детства, но позднее ты узнаешь, что все надежды на счастье могут сосредоточиться на другом.
— Сенат ужасен, — сказала Джельсомина, — но еще ужаснее отказаться от того, кому поклялась в любви и преданности!
— Можешь ли ты нас теперь спрятать, Джельсомина? — спросила ее донна Флоринда. — И можешь ли ты помочь нам скрыться еще дальше, когда стихнет весь шум?
— Нет, сударыня, я плохо знаю улицы и площади Венеции. Чего бы я не дала, чтоб знать город так же хорошо, как моя двоюродная сестра Аннина! Она ничего не боится и свободно идет, когда ей вздумается, из лавки своего отца на Лидо и с площади святого Марка в Риальто… Я шлю сейчас за ней: она выведет нас из затруднения.
— У тебя есть двоюродная сестра Аннина?
— Да, синьора, дочь сестры моей матери.
— А отец ее — виноторговец, которого зовут Томазо Торти?
— Да.
— Она к тебе часто приходит?
— Нет, синьора, очень редко. Мы с ней не дружим. Мне кажется, что Аннина считает меня недостойной ее дружбы, но она не откажется помочь нам. Я знаю, что она не долюбливает правительство, потому что мы часто говорили с ней о текущих событиях, и она говорила свободнее, чем этого можно было ожидать от женщины ее возраста.
— Знаешь ли, Джельсомина, что твоя кузина состоит агентом тайной полиции и не заслуживает твоего доверия. Верь мне; у меня есть основания так говорить.
— Синьоры, я ничего не скажу, что могло бы обидеть вас; но вы не должны заставлять меня думать дурно о племяннице моей матери. Я не хочу больше слышать дурное о моей кузине.
Виолетта и донна Флоринда умолкли. Они настояли только, чтоб их положение было скрыто от Аннины, и затем все вместе начали обдумывать способы дальнейшего бегства.
По совету донны Флоринды, Джельсомина приказала одному из тюремных привратников пойти посмотреть, что происходит на площади. Она ему поручила осторожно отыскать и привести в тюрьму босого монаха-кармелита, описав ему приметы отца Ансельма со слов донны Флоринды. Вернувшись, привратник сообщил ей, что толпа оставила двор замка и с телом Антонио перешла в собор.
— Вы можете спокойно лечь спать, Джельсомина, — прибавил привратник, — потому что рыбаки перестали кричать.
— Но ты мне ничего не сказал о монахе. Где он? Остался ли он среди рыбаков?
— Я видел одного кармелита у алтаря собора; но я, признаться, не смог рассмотреть его хорошенько.
— Таким образом, ты не исполнил моего поручения, и теперь уже поздно исправить ошибку. Ступай на свое место.