Иванов был в отличном настроении, а потому встретил слова Михаила Никитича хоть и с иронией, но без обиды:
— Каяться, значит? Это по поводу того, что чертежи спер?
Голос Михаила Никитича был полон раскаяния:
— Не поверишь, не знал, что твои… Один умник с карьерными амбициями приволок, денег хотел… Хотя и я не без греха — не проверил, откуда материалы… Уж больно идея была хороша, боялся, что узнаю, откуда — и воспользоваться рука не поднимется…
— А пока, значит, не знал, чьи чертежи, использовал без угрызений совести?
— Добиваешь?
— А ты чего хотел? Звона литавров? Скажи лучше, кто этот борец за распространение научных теорий? Кто тебе чертежики приволок?
— Ты ж его на заборе повесишь!
— А тебе не все равно?
— Да и тебе, в общем, эта информация много не даст. Так, мелкий лаборантишка…
— Вот как? — Иванов знал, что Михаил Никитич врет, но настаивать не стал. Ясно, что конкурент, даже побежденный, просто так своего агента не выдаст. Авось еще пригодится. Поэтому он задал Сушко совсем другой вопрос: — Неужели совесть так мучает, что по ночам спать не дает?
— Не поверишь, мучает… Но ты прав, звоню не только поэтому. Должок у меня перед тобой, помочь тебе хочу…
— И как же ты мне помочь можешь? — удивился Иванов.
— Да есть тут одна ситуация… Помнишь, мы с твоим Гошкой по поводу его диссертации общались?
— Так и что? — насторожился академик.
— Ну, Гоша-то о наших разногласиях не знает, думает, что мы большие друзья — вот и пришел ко мне за советом.
— На тему диссертации?
— Да нет, на тему жизни… Ты его только не брани, он у тебя парень хороший — но сам знаешь, кто по молодости глупостей не делал. В общем, деньги нужны были ему до зарезу — он у тебя в кабинете их и взял. Теперь вернуть хочет, да не знает, как это сделать…
Голос Иванов мгновенно стал ледяным:
— А ты-то здесь при чем?
— Георгий тебе сегодня принесет деньги, я его заверил, что ты не будешь браниться…
— Много на себя берешь…
— Парня жалко.
— Жалко у пчелки. Ладно, спасибо за информацию, обещаю тебе, избежит твой протеже родительского гнева… А тебе, Михаил Никитич, скажу следующее: кабы не эти чертовы чертежи — век бы тобой восхищался. Люблю достойных конкурентов.
— Сам понимаю. Прощай…
Александр Николаевич положил трубку и уставился в окно. Настроение совсем испортилось. Вот тебе и на… И чего он с самого начал подозревал только Лизу и Егора? А ведь, похоже, Сушко не врет. Ведь и жена, когда он припер ее к стенке, призналась, что видела, как Гоша выходил из кабинета, что-то пряча за пазуху. Сходится, черт возьми, все сходится…
От злости Александр Николаевич изо всех сил треснул по столу старинным мраморным промокательным прибором, валявшимся на столешнице для красоты. Перепуганная грохотом Лиза заглянула в кабинет:
— Все в порядке?
Иванов выгнал ее одним взмахом руки. Все было далеко не в порядке, но он не собирался обсуждать свои проблемы с женой…
К вечеру злость поутихла. Он был разочарован в Гоше, но, черт возьми, и Сушко тоже прав… Кто не делал в молодости ошибок?
Когда вечером Гоша молча положил на сервант деньги (150 тысяч лир по курсу в рублях), он не сказал сыну ни одного слова. Как будто все так и надо…
А потом Гоша и Настя уехали в Тюмень, и казалось, что история с деньгами забылась навсегда…
Санкт-Петербург, август 1996 года.
— Господи, да откуда ты все это знаешь! — информированность Марты меня поражала.
— Ну кое-что папашка рассказывал, кое-какие сплетни в свое время слышала Лариса. А о некоторых вещах я догадалась только сейчас, услышав твой рассказ. Ясно, что Сушко подставил Гошу, хотя на самом деле виноват в краже чертежей и денег был Егор.
Мне стало горько:
— Но почему дед так легко поверил в виновность моего папы! Он же любил его!
Марта пожала плечами:
— Да, говорят, Гоша был любимым ребенком Александра Николаевича. Но, знаешь, может в этом все и дело? Ты не забывай, в каком году Иванов родился… начало века. Он ведь начал создавать свою империю во время войны, потом были сталинские годы… Ты, конечно, знаешь, что он сидел?
— Как сидел? — Я недоуменно посмотрела на собеседницу. Академик и тюрьма казались мне вещами несовместимыми.
Марта вздохнула:
— Вот видишь, ты даже не знаешь о нем таких важных вещей. Впрочем, я и сама узнала недавно. И совсем случайно. Мне отец рассказал — ему Егор как-то по пьяному делу сболтнул, — что Александра Николаевича арестовали, правда, очень удачно, уже в 53-м. Всего-то три дня просидел… Затем выпустили…
— Арестовали-то за что?
— Да какая разница? Шпионаж или вредительство… Кого только в то время не брали под подозрение… А он такой заметный человек… Да еще талантливый… Мало ли кто захотел его подставить… Удивительно не то, что арестовали, а то, что сумел выкрутиться…
— Ну всего-то три дня просидел…
— А страху, наверное, на всю жизнь хватило… Откуда ты знаешь, что он там за эти три дня передумал-перечувствовал… Уж, наверное, всех, кто мог его предать, мысленно перебрал… И ты хочешь, чтобы он после этого не стал подозрительным?
— Даже в отношении близких?
— Может быть… Знаешь, мне кажется, что Александр Николаевич по-настоящему и не верил в виновность Гоши. Но и в невиновность его, не имея на то существенных оснований, он верить не мог…
— Не доверял, получается?
— Скорее, считал нужным проверить…
Глава 7
Москва, сентябрь 1970 года.
Сквозь толстые шторы в окна пробивалось еще теплое сентябрьское солнце. Лиза потянулась в постели, повернула голову, чтобы посмотреть на часы. Ровно семь. Самое время вставать. Через полчаса за стеклянными дверьми раздастся шум, и Александр Николаевич, проведший ночь на широком диване в кабинете, как это часто бывало в последнее время, начнет делать гимнастику. А затем пора будет подавать завтрак.
Лиза быстро поднялась. Ей даже не приходило в голову немного понежиться в постели или вместо обычного, старательно приготовленного завтрака подать бутерброды и чай. Как дисциплинированный боец, она неукоснительно и точно выполняла все свои обязанности.
Два года назад, когда она только стала женой Александра Николаевича, Лиза еще позволяла себе маленькие вольности — долго спала, ограничивала приготовление ужина «быстрой» яичницей или остатками обеденного борща. Теперь все было иначе. Страх, который Лиза пережила весной, полностью изменил ее отношение к своим обязанностям. Тогда, в апреле, видя, как сердится ее муж, узнав о ее провинности, когда она сдала в ломбард фамильные драгоценности, Лиза была почти уверена, что развод не за горами. А это было для нее событием, которое невозможно пережить даже мысленно… Тогда Лиза приняла для себя решение: если он будет настаивать — она покончит с собой. И умрет как его жена. У нее не было сомнений в том, что она сможет осуществить задуманное: расстаться с Александром Николаевичем ей было гораздо страшнее. Расстаться с мужем означало для нее снова стать никем и ничем, жить на грошовую зарплату и бояться всего на свете. А главное, снова ощутить ту мерзкую бессмысленность и бесцельность своего существования, бесконечную собственную ненужность и никчемность в этом мире. Лиза знала, что у нее не хватит сил найти другого мужа или же жить так, как жила когда-то. Слишком силен был страх раньше, слишком спокойно ей жилось потом.