всей нашей десятке — но прежде всего студенту Данфорту и мне — предстояла встреча с миром уродливо преувеличенных пропорций и затаившихся ужасов, миром, который никогда не изгладится из сознания, но который мы хотели бы сохранить в тайне от человечества» (ММ 506; ХБ 490 —
пер. изм.).
Поворотный момент, обозначенный здесь — авиаперелет длительностью 4,5 часа: Данфорт и девять других пассажиров отправились в лагерь Лейка, переставшего отвечать на радиосообщения во время бури. С воздуха виден ужасающий мираж, который впоследствии оказывается настоящим циклопическим городом, а затем перед нами предстает жуткий вид лагеря, заполненного искалеченными, растерзанными трупами и несколькими заснеженными вертикальными могилами с телами бочкообразных ископаемых.
Лавкрафт пользуется несколькими техниками, чтобы придать убедительности свидетелям, находившимся в атмосфере умопомешательства, на которую намекает приведенный отрывок. Во-первых, ужасающий опыт разделили ни много ни мало десять человек, что исключает возможность галлюцинации у одного или нескольких членов группы. Во-вторых, степень ужаса варьируется: на это указывает фраза «прежде всего студенту Данфорту и мне»; она добавляет внутренний контраст в континуум безумия, включающий десять человек, указывая на особенную силу эмоциональных переживаний двух членов группы, один из которых — рассказчик. Впоследствии мы узнаем, что Данфорт дошел до границы потери рассудка, став свидетелем зрелища, которое не видел Дайер. В-третьих, в предыдущем предложении рассказчик сообщал: полет привел к тому, что «в возрасте пятидесяти четырех лет я разом утратил душевное спокойствие и уравновешенность, свойственные нормальному человеку, привыкшему, что мироздание подчиняется определенным законам» (ММ 506; ХБ 490). Не будучи легковозбудимым и впечатлительным юношей вроде студента Данфорта, Дайер дожил до 54 лет, и его зрелые годы, вероятно, были наполнены однообразной академической рутиной (учитывая тот факт, что рассказчик на первых страницах сообщает о своей низкой известности в академических кругах). Массив этих 54 лет нормальной жизни в здравом рассудке разбит вдребезги событиями, пережитыми во время полета. Еще больший массив человеческого опыта, состоящий из миллиардов индивидов и тысяч лет непримечательной коллективной зоологической истории, скоро разлетится на осколки под ударом обширного доклада Дайера из антарктической пустыни, который «мы хотели бы сохранить в тайне от человечества». Но, к сожалению, это невозможно: «участники будущей экспедиции Старкуэзера-Мура» направляются в то же место, однако, «ко мне они не прислушиваются, хотя я после возвращения из Антарктики неоднократно уже выступал в печати с предостережениями» (ММ 483; ХБ 461).
Однако ключевая фраза отрывка — «мир уродливо преувеличенных пропорций и затаившихся ужасов». Мы уже достаточно потренировались, чтобы воспринимать слово «уродливо» (hideously) доброжелательно, не в духе Уилсона. Остается «мир преувеличенных пропорций и затаившихся ужасов». В этом случае большую часть работы выполняют прилагательные, без них начало отрывка было бы гораздо менее эффектным: «С этого времени всей нашей десятке — но прежде всего студенту Данфорту и мне — предстояла встреча с миром ужасов, который никогда не изгладится из сознания». Высказывание «мир ужасов» не может разжечь воображение читателя и к тому же напоминает шаблоны низкопробного чтива. Но тут на помощь приходят прилагательные! «Затаившиеся» ужасы ответственны не только за внезапный эксцесс в Антарктиде, эта скрытая угроза прячется в глубинах земли с незапамятных времен. И то, что их мир состоит из «преувеличенных пропорций» предполагает, что ранее он был едва различимым и только теперь стал явным и очевидным для нас.
59. Усеченные конусы
«На усеченных конусах, то ступенчатых, то желобчатых, громоздились высокие цилиндрические столбы, иные из которых имели луковичный контур и многие венчались истонченными зазубренными дисками; нечто вроде множества плит — где прямоугольных, где круглых, где пятиконечных звездчатых — складывались, большая поверх меньшей, в странные, расширявшиеся снизу вверх конструкции» (ХБ 492-493 — пер. изм.).
Этот отрывок — один из лучших у Лавкрафта. Он сочетает два основных приема его weird-стилистики: а) аллюзии в глубине; и б) безумная толчея на поверхности. Как и в случае детальной балансировки различных животных и растительных свойств Старцев, основная задача заключается здесь не в том, чтобы указать на тайну, скрывающуюся в глубинах чувственного и языкового мира. Здесь Лавкрафт применяет противоположную и в основе своей кубистскую/гуссерлианскую технику заполнения поверхности реального многочисленными неупорядоченными деталями и описаниями. В результате мы начинаем осознавать, что описываемый объект, который, несомненно, изъят из познания, не сводится к этому изобилию свойств. Не может быть ничего более абсурдного, чем прочтение сцены в духе Юма: «Когда мы думаем о циклопическом городе, мы лишь соединяем пять связанных между собой идей, которые приобрели ранее: усеченные конусы, цилиндрические столбы, зазубренные диски, множество плит, расширяющиеся конструкции».
Провал Юма в этом случае заключается не только в том, что каждый из этих элементов требует дальнейшего анализа своих составляющих. Более важная причина — эффект, производимый городом, не сводится к сумме его архитектурных субъединиц. Таким образом, мы должны сказать, что параллельно с кубистическим поверхностным эффектом переизбытка сталкивающихся и неспособных сложиться в единый пучок образов, каждая из составляющих описания в отдельности указывает на неописуемое. Представьте себе, что получится, если мы возьмем процитированный отрывок и сократим его до «там были конусы, столбы, диски, плиты и конструкции». Такой минимализм подошел бы другому контексту, но это уже не предложение Лавкрафта. Минимализм действует по принципу «что видишь, то и получаешь» (what you see is what you get). Но у Лавкрафта мы всегда получаем гораздо больше, чем можем увидеть. Отсюда практически не поддающаяся визуализации истерия фраз «усеченные конусы, то ступенчатые, то желобчатые», «истонченные зазубренные диски», и замечательное «нечто вроде множества плит — где прямоугольных, где круглых, где пятиконечных звездчатых — складывающихся, большая поверх меньшей...». Обратите внимание, мы сталкиваемся с чем-то вроде множества плит. Если вы надеетесь увидеть воочию такие конструкции из плит, то вы обратились не по адресу. В каждом новом рассказе Лавкрафт усложняет свои вызывающие и все более безумные описательные эффекты.
60. Ограничиться намеком, не раскрывая подлинные факты
«С трудом преодолеваю я сомнения и неохоту, которые мешают мне вернуться мысленно в лагерь Лейка, к тому, что мы на самом деле обнаружили там, а затем и по другую сторону жуткой стены гор. На каждом шагу меня так и подмывает опустить подробности, ограничиться намеком, не раскрывая подлинные факты или не высказывая неизбежные предположения» (ММ 514; ХБ 500).
Этот пассаж можно назвать комическим, поскольку то, что Дайер описывает как искушение — это уже fait accompli [свершившийся факт — фр.]. Бывали ли такие случаи, когда рассказчик Лавкрафта не опускал детали и не «ограничивался намеком, не раскрывая подлинные факты или не высказывая