сейчас как раз время перейти.
Рослов закурил, потом передвинул карту, взял один карандаш, швырнул в сторону, взял другой.
— Значит, группу в тыл, — сказал он, помолчав, подвигая к себе карту.
Батурин склонился над столом.
— Глубинная разведка получается — так, что ли? — спросил он.
— Это будет зависеть от данных. Если квадрат прояснится…
— Понятно.
— Вообще расстояние немаленькое. Тут надо ребят сообразительных. Вопрос — кто поведет группу?
— Надо подумать.
— Вот думай. — Рослов пустил в потолок клубок дыма. — Волков у тебя только что пришел.
— Да Волкова и посылать на такие штуки опасно: быстро ввяжется в историю и все провалит.
— Хороший разведчик, чего ты темнишь.
Рослов был неравнодушен к Крошке, у него вообще была слабость к разбитным, лихим бойцам, и Волкова он считал образцом настоящего разведчика.
— Я не темню, а говорю то, что есть, — сказал Батурин.
— А Пелевин?
— Пелевин медлителен и с картой не в ладах. Запутается.
— Кто же еще? Пинчук?
— Подождать бы с Пинчуком, — задумчиво произнес Батурин. — Я даже об отпуске хотел просить для него.
— Нашел время. Ты прямо, как добренький дядя. — Рослов выругался. — Кстати, мне очень не нравится вся эта история: ушли втроем, а вернулся один…
— Ерунду говоришь. — сверкнул глазами Батурин. — Ерунду. Скоро сам поймешь, какую ерунду сейчас сказал. Пинчук — опытный, смелый разведчик. Ему просто не повезло. И уверяю: переживает он смерть товарищей больше, чем ты…
— Ну, ну, — пробормотал Рослов.
— Больше, чем ты, чем я, чем кто-либо другой.
— Ладно. Возражать не буду. Я сказал, что думал. Может, и ошибся. Я просто мало знаю его.
— Вот именно.
Рослов посмотрел на край стола, где стояла консервная банка с окурками.
— Ты командир взвода — решай, кто поведет группу.
Батурин наклонился к нему.
— Есть одна кандидатура, — проговорил он тихо.
— Кто?
— Я.
— Ты?
— Да.
Рослов исподлобья посмотрел на Батурина и покачал головой.
— Отпадает без всяких обсуждений. И чтобы ты не заводился, скажу по секрету: насчет тебя был разговор с Прохоровым из штаба. Тебя не велено трогать, и никаких подробностей больше я не знаю. Можешь пойти к самому Зуеву.
Батурин нахмурился и ничего не сказал.
— Поведет группу Пинчук, — сказал, помолчав, Рослов и подвигал карту рукой. — Готовь ребят. А пока посмотрим, что тут надо сделать.
— Ладно, — вздохнул Батурин, подсаживаясь поближе.
В тот холодноватый сентябрьский день Пинчук и Коля Егоров до позднего вечера наблюдали за передним краем немцев, — побывали у артиллеристов, изучая секторы обстрелов, лазали в окопах у стрелков, высматривали и исследовали каждый бугорок на противоположной стороне, откуда еле слышно доносились редкие тупые удары орудий, а затем глухо где-то позади раздаваясь разрывы пущенных немцем снарядов.
На переднем крае все это считалось обороной, затишьем, но это была тягостная тишина. Настороженно следили наблюдатели как с той, так и с другой стороны. Достаточно было приподнять над окопом каску или лопату, как тут же раздавался пулеметный стук и над головой свистели пули. Пинчук ругался: «Глаз, сволочи, не спускают с нас!» Он снова с разных точек изучал уже ставшие знакомыми минные поля и землю напротив, изрытую окопами, ряды колючей проволоки, поляну справа и лес в глубине, в котором наверняка были немцы. А что происходило за лесом? Иногда стая «мессершмиттов», кружась, проносилась над передним краем, делая короткие виражи в нашу сторону, и снова возвращалась к себе в тыл. Все как будто было обычным: противник держал плотную оборону и был озабочен, кажется, только одной обороной.
12
— Запомни, Пинчук, — сказал Батурин. — Сначала дадут два залпа «катюши», и вы пойдете. В случае чего — красная ракета…
Разведчики, которым в ночь предстояло отправиться на ту сторону, сидели на нарах. Коля Егоров и кряжистый, медлительный, с темными кругами под глазами Маланов.
Вася Давыдченков нетерпеливо поддакивал лейтенанту:
— Понятно, все как по нотам, товарищ лейтенант…
— Друг за другом смотрите, — продолжал Батурин, поочередно вглядываясь в лица сидевших перед ним разведчиков.
— А как же без этого! Да без этого просто невозможно, товарищ лейтенант! — сказал Давыдченков.
Батурин пристально поглядел на Давыдченкова, покивал головой, потом сделал еще несколько предостережений и отправился на передовую, а разведчики стали не спеша собираться.
В сарае, после ухода командира, наступила тишина, слышался шелест маскхалатов, звяканье оружия да раздавались редкие приглушенные голоса:
— Леха, возьми мой нож.
— Эх, собака! Тесемки оборваны.
— Митя, ты на узле связи был?
Давыдченков, долго и молча копошившийся в своем углу, вернулся, стуча коваными немецкими сапогами, облаченный в пестрый маскхалат, который напоминал шкуру какого-то неведомого зверя. В руках его была коробочка с орденами и медалями; зычный голос Давыдченкова вскоре зарокотал в сарае:
— Смотри, товарищ старшина, не потеряй. А то со мной не расквитаешься за всю жизнь.
— Помалкивай, — буркнул в ответ старшина. — Городишь, что в башку взбредет.
— Мало ли какой случай, и вообще, — не унимался Давыдченков. — Хотя я, конечно, не волнуюсь, я знаю, что в ваших руках, товарищ старшина, — это все равно как в сберкассе. «Держите ваши деньги в сберкассе!» — это будто про вас сказано, товарищ старшина. А как насчет шнапсику? — повернул неожиданно Давыдченков разговор.
— Что положено, все получите, — ответил хмуро старшина.
— Вдруг дожди пойдут, то да се. Как тогда? А ревматизмом нам болеть некогда.
— Ну, болтун.
— Нет, в самом деле, товарищ старшина. Надо учесть погодные неприятности. А если будет жара и прочее, то мы обратно принесем. Принесем, товарищи? — обратился Давыдченков к Коле Егорову и, не дожидаясь ответа, добавил: — Вот, товарищи обещают… принесем…
Пинчук слушал болтовню Давыдченкова, наблюдая за тем, как собираются разведчики. «У каждого по-разному, — подумал он. — На Давыдченкова именно сейчас, пока они еще здесь, нападает болтливость. Уж он не успокоится, пока не выболтается как следует. Маланов молчит — конечно, что-то свершается и в нем, он, как и все, не каменный, но внутреннее напряжение в нем глубоко запрятано и, наверно, не скоро еще уляжется. Вот Коля Егоров — этот сейчас находится в особом состоянии. Первый выход — он ведь даже близко не видел немца, он только слышал рассказы других и завидовал удачам. А теперь вот наступил его час. Он сейчас, по крайней мере в эти первые мгновения, точно во сне: никого не слышит и не видит — он весь в себе, весь в ожидании».
Давыдченков встал и направился за старшиной к выходу, где лежали ящики с гранатами.
— Товарищ старшина, — начал он снова, делая при этом красноречивые знаки. — Так как же, товарищ старшина, насчет шнапсику? — Он обернулся и озорно подмигнул окружающим.
Старшина, склонившись, сопел над ящиком, стараясь не замечать манипуляций Давыдченкова. Выгоревшие рыжие брови его сходятся