Читать интересную книгу Древний Рим. События. Люди. Идеи. - Сергей Утченко

Мы вовсе не собираемся создавать апологетический образ Октавиана Августа. Но нам хотелось бы подчеркнуть одну — и, с нашей точки зрения, наиболее характерную — особенность его личности, по сравнению с которой все остальные могут считаться как бы второстепенными и подчиненными. Октавиан Август был прирожденным политиком, политиком par excellence, политиком с головы до ног, и как таковой он представляет собой исключительное, пожалуй, даже единственное явление, во всяком случае, в древней истории.

Решив в 19 лет, причем вопреки совету родных и близких, принять в наследство от Цезаря не только его имя, но и его особое положение в государстве, он с тех пор знает «одной лишь думы власть», причем этой «думе» он последовательно и без всяких колебаний подчиняет все свои остальные намерения и поступки. Перед ним все время стоит лишь одна цель — достижение первенствующего положения в Риме, и на выполнение этой жизненной задачи он устремляет все физические и духовные силы. Когда мы говорим об Августе и имеем в виду его политическую карьеру, представление о ясно намеченной и определенной цели отнюдь не выглядит как телеологическое преувеличение. Наоборот, во всех его действиях — как в больших, так и в малых — поражает постоянно ощутимое присутствие дальновидного расчета. Причем это не только сухой и трезвый, так сказать, «приземленный» расчет, нет, он часто окрылен блестящей интуицией — по существу без интуиции, а следовательно, без риска не бывает и быть не может большой политики, политики «дальнего прицела».

Политический гений Августа — явление почти устрашающее. Тактический расчет и стратегическое предвидение сочетаются в нем столь естественно и столь совершенно, что часто заранее рассчитанный поступок выглядит как интуитивно принятое решение, а явно, на первый взгляд, интуитивная акция оборачивается вдруг трезвым расчетом. В результате — ни одной крупной ошибки, ни одного промаха на всем протяжении политической карьеры. Пример в истории, на наш взгляд, совершенно беспрецедентный! Зато носитель этих качеств вынужден был поплатиться утерей качеств чисто человеческих — политик в нем вытеснил, уничтожил человека; это был уже и не человек, но почти безукоризненный политический механизм, робот.

Нам хотелось бы сейчас на некоторых конкретных примерах подтвердить ту мысль, что политический гений Августа сумел как–то преобразовать, использовать, во всяком случае, поставить себе на службу все остальные свойства и особенности его личности. Правда ли, что он не обладал военными талантами, был слабым, да к тому же еще и неудачливым полководцем? Да, был, но этот свой недостаток, эту слабость он сумел превратить в силу, воюя, как правило, чужими руками или, когда он вел военные действия самолично, проявляя крайнюю осторожность, в соответствии с излюбленными им изречениями: «Спеши не торопясь» или «Осторожный полководец лучше безрассудного».

Правда ли, что он был коварным и жестоким человеком, обманщиком, предателем друзей? Это — никому не известно, ибо неизвестно, кем он был на самом деле, каковы были его человеческие качества. Зато прекрасно известно другое: когда нужно, он был жесток, а когда нужно было другое — добр и милостив. Все человеческие чувства в нем также были подчинены политическому расчету (или интуиции). Вершиной такого расчета можно считать тот засвидетельствованный его биографом факт, что и с собственной женой Ливией он в некоторых важных случаях говорил по заранее составленному конспекту, а вершиной интуиции — вступление в союз с Антонием, после того как тот был разгромлен в Мутинской войне.

Ведь этот шаг привел к созданию второго триумвирата, к совместным действиям при Филиппах и вообще ко всему тому, что было основным содержанием римской истории, пока не распался сам триумвират, и, что, конечно, никоим образом не поддавалось никакому предварительному расчету.

Все это вместе взятое и было основной причиной противоречивых характеристик античных — да, пожалуй, и новых — историков. Кроме того, не следует забывать, что Август правил государством, по — подсчетам самих же древних, более полувека: 12 лет вместе с Антонием и Лепидом и 44 года единовластно. Поэтому его образ и как человека, и как политического деятеля следует представлять не статично, хотя и в каждый данный момент он достаточно сложен и противоречив, но в определенном развитии. Политический аспект образа Октавиана необычайно интересен тем, что в его политической деятельности, если ее рассматривать в развитии и на всем протяжении, воплощены как бы все известные в те времена формы правления — как правильные, так и «извращенные»: диктатура и тирания, аристократия, демократия и олигархия и, наконец, республика и монархия. А своеобразный сплав всех этих форм и элементов дал тот совершенно новый, быть может, единственный в истории политический строй, который получил наименование принципата. Что же касается частного, или «человеческого», аспекта образа Октавиана, то, скорее всего, это образ актера, непрерывно и неустанно исполняющего определенную роль и настолько в нее «выгравшегося», что она стала для него самой жизнью, как он об этом прямо и сказал в приведенных выше предсмертных словах.

Вернемся к тому периоду жизни и деятельности Октавиана, к тому периоду римской истории, который можно назвать подготовкой к последнему этапу гражданской войны. После окончания военных действий против Секста Помпея и после неудачной (и роковой для него) попытки Эмилия Лепида выступить против Октавиана триумвират фактически превращается в двойственный союз. Но прочность этого союза тоже была довольно иллюзорной; пожалуй, именно с этого момента Октавиан начинает предварительную и далеко нацеленную подготовку к решающей схватке со своим коллегой и соперником. Он проводит ряд мероприятий, которые ныне уже рассчитаны на удовлетворение нужд и интересов не только ветеранов, но и широких кругов населения Италии. Он хочет стереть все неблагоприятные для него воспоминания, связанные с начальным этапом гражданских войн после смерти Цезаря (о проскрипциях, конфискациях земель). Если теперь ветераны и награждались, как обычно, землей и деньгами, то это шло за счет огромной сицилийской добычи, и никаких экспроприаций не производилось. Более того, было объявлено об уничтожении всех документов, имеющих отношение к гражданской войне и проскрипциям, слагались недоимки по налогам и откупам, сообщалось о том, что по возвращении Антония из парфянского похода будет полностью восстановлен старый республиканский строй. Все эти меры подкреплялись удачей новой внешнеполитической акции — успешной военной экспедицией в Иллирию, во время которой Октавиан вместе со своим полководцем Агриппой одержал не только ряд побед, но и проявил на сей раз личное мужество.

Таким образом, если Октавиану в середине 30–х годов удалось в какой–то мере укрепить свои позиции и авторитет, по крайней мере, среди населения Италии, то этого никак нельзя сказать о Марке Антонии. Его парфянский поход, начавшийся весьма многообещающе и удачно (осада столицы Мидии), затянулся и в конечном счете Антонию пришлось увести войска из Мидии. Отступление проходило в трудных условиях, при непрестанных нападениях парфян, и войско Антония понесло крупные потери. Как рассказывает Плутарх, поход продолжался 27 дней, и римляне одержали в стычках с парфянами 18 побед, но это все были не полные и не решительные успехи, ибо у римлян не хватило сил для преследования понесшего поражения противника.

В официальном донесении сенату Антоний изображал парфянский поход, как крупную победу. Однако скрыть истину полностью не удалось, и в скором времени в Риме распространились слухи, для Антония весьма мало лестные и неблагоприятные. Не помогло и то, что в следующем (т. е. в 35) году Антоний предпринимает новый и более удачный поход — на сей раз в Армению. Дело в том, что он совершил после этого похода крупную политическую ошибку — отпраздновал триумф в Александрии, что, по римским понятиям, выглядело чуть ли не святотатством. Кульминационным пунктом всякого триумфа считалось жертвоприношение в храме Юпитера Капитолийского, следовательно, триумф мог праздноваться только в самом Риме.

Более того, или во время самого триумфа, или вскоре после него Антоний провел в Александрии пышную политическую манифестацию, о которой Плутарх рассказывает следующее: «Наполнивши толпой гимнасий и водрузив на серебряном помосте два золотых трона, для себя и для Клеопатры, и другие — попроще и пониже — для сыновей, он прежде всего объявил Клеопатру царицей Египта, Кипра, Африки и Келесирии, при соправительстве Цезариона, считавшегося сыном старшего Цезаря, который, как говорили, оставил Клеопатру беременной; затем сыновей, которых родила Клеопатра от него, он провозгласил царями царей и Александру назначил Армению, Мидию и Парфию (как только эта страна будет завоевана), а Птолемею — Финикию, Сирию, Киликию».