Ждали этого момента и мы. Но угри долго не отправлялись в путь. Они тоже ждали. Ждали какого-то неведомого сигнала природы. Ждали вот этой дождливой, ветреной, штормовой ночи…
…Лихой разбойничий свист, вдруг разорвавший усыпляющий шелест дождя, вспугнул мои мысли.
— Наконец-то, — пробурчал Волошин, скрючившийся на корме лодки. — Я уже так закоченел, что не смогу, наверное, разогнуться.
Кашляя и кряхтя, словно столетний старец, он зажег яркий электрический фонарь. Загорелись фонарики и на других лодках. Теперь уже можно было не таиться. Настало время вытаскивать невод.
Это была нелегкая работа. Упираясь коленом в накренившийся борт лодки, я тащил, тащил, тащил мокрый капроновый трос, режущий ладони даже сквозь брезентовые рукавицы, а ему, казалось, не было конца. Рядом со мной тяжело пыхтели два рыбака. Волошин сидел на веслах.
Постепенно лодки сближались, подтягивая тяжелый невод к берегу. Похоже, улов неплохой: по рывкам троса мы уже чувствовали, как неистово бьются в неводе пойманные угри.
Дальше все пошло в таком бешеном темпе, что мне скоро стало жарко и я готов был сбросить брезентовую куртку, да времени для этого не выкраивалось.
Угри были скользкими, удержать их в руках никак не удава-лось, а ведь ловить этих бестий надо было так, чтобы не причинить им ни малейших повреждений! Их скользкие, гибкие тела сжимались, словно резиновые, и тут же вдруг распрямлялись с мощью стальной пружины, сбивая нас с ног.
Один угорь так сильно ударил меня хвостом по голове, что шапка слетела в воду и поплыла, подхваченная быстрым течением.
Волошин попытался зацепить ее багром, но сделал слишком резкое движение и рухнул в ледяную воду, едва не перевернув лодку!
Я пытался вырвать из уключины весло и протянуть его Волошину, Весло не поддавалось. А Волошин скрылся с головой в воде… Его затягивало водоворотом!
Не раздумывая, я сбросил с себя брезентовую куртку, обрывая пуговицы, и прыгнул за борт.
Вода обожгла тело. Тяжеленные рыбацкие сапоги тянули меня на дно. Я нырнул поглубже, вытянув вперед руки, успел ухватить Волошина за край куртки…
Но в тот же миг течение вырвало его у меня из рук и потащило в сторону. А я почему-то не мог плыть за ним. Моя левая нога словно попала в капкан. Что-то крепко держало ее под водой.
А течение тянуло меня, давило, утаскивало на глубину…
«Сеть! — догадался я. — Нога запуталась в сети…»
У меня уже не хватало сил бороться с течением. Мутная вода захлестывала глаза, лезла в рот сквозь стиснутые зубы. Мне надо было во что бы то ни стало вдохнуть…
И в этот последний момент, когда я уже захлебывался, чьи-то сильные руки выхватили меня из воды. Я почувствовал такую резкую боль в ноге, что подумал: «Оторвалась…»
Но нога была цела. Только сапог слетел с нее и остался где-то в сетке.
Это, оказывается, Макаров рванул меня изо всей своей медвежьей силушки и втащил в свою лодку. Волошин был уже тут же, сидел, обхватив себя руками за плечи, на дне лодки и громко лязгал зубами.
— Как вас-то угораздило свалиться? — сердито спросил он.
— Свалиться? — возмутился я. — Да я же бросился вас спасать. Вас же затянуло водоворотом, вот я и бросился…
— Ничего меня не затягивало. Как только я попал в водоворот, то сам нырнул поглубже, чтобы из него вырваться, у самого дна это легче.
— Кто же вас знал, что вы такой опытный пловец? — огрызнулся я.
Пристав к берегу, мы с Волошиным забрались в кузов грузовика и там переоделись, сменив хоть часть промокшей одежды на сухую, которую нам пожертвовали товарищу, кто что смог. Потом Логинов заставил нас напиться горячего кофе и погнал бегать по берегу, чтобы согрелись.
— Ну как, довольны? — насмешливо спросил меня на бегу Волошин. — Не пора ли вам возвращаться домой, в свой журнал? Знакомство с нами уже едва не сделало вас утопленником.
— Нет, уж теперь я от вас не отстану! — ответил я, с трудом шевеля окоченевшими губами.
Отдать швартовы!
До самой последней минуты, пока не отдали швартовы, я все-таки побаивался, как бы меня не вернули на берег. Поэтому даже в торжественный момент прощания я старался не попадаться на глаза Логинову или капитану.
Немалых трудов стоило мне уговорить редакцию, чтобы разрешили отправиться в это плавание. Обычная командировка неожиданно разрасталась в увлекательное и полное приключений путешествие, а заказанный мне очерк — похоже, в целую книжку. И неужели все это рухнет в последний момент?! Нет, я не хотел рисковать…
Все толпились на палубе, стараясь протиснуться поближе к борту и помахать на прощание родным, друзьям или просто родной земле, а я слонялся по бесконечным коридорам и трапам, поспешно прячась за углами, словно какой-то преступник, едва впереди послышатся шаги.
Только вчера вечером мы прилетели из Калининграда, привезя в огромных чанах пойманных прибалтийских угрей. Их путь к своей далекой родине был на время прерван, и маршрут его изменен. Теперь им придется искать дорогу к местам нерестилищ не через проливы Каттегат и Зунд, где когда-то они проплывали мальками, а из неведомого им Черного моря — через Босфор и Гибралтарский пролив. Справятся ли они с этой задачей?
Но вот наверху бодро и требовательно проревел последний гудок, от заработавших машин мелко задрожал пол под ногами, я ринулся на палубу, растолкал всех и пробился к борту. Наш «Богатырь» уже отвалил. Полоса воды, расцвеченной радужными пятнами мазута, между нами и причалом, заполненным провожающими, расширялась…
— А ведь есть еще возможность отправить лишних на берег на лоцманском катере, — зловеще пробормотал у меня над ухом мрачный голос Волошина.
Но я даже не оглянулся на эту угрозу. Нет, теперь не оставалось никаких сомнений: мы уходили в дальнее плаванье!
Берег вскоре растворился, растаял в предвечерней дымке. Зарываясь носом в крепчавшую волну, убежал обратно в гавань провожавший нас катерок, посигналив на прощание флажками какое-то напутствие. И мы остались одни — только наш «Богатырь» и море, только волны до самого края небес…
Мы вышли в море, и постепенно жизнь на корабле приобретала размеренный строгий ритм. Утром побудка, торопливо съедается завтрак, и все исчезают в лабораториях, чтобы в полдень снова встретиться за обеденным столом. Обед тянется уже подольше и проходит оживленнее. За всеми столиками обмениваются новостями. А вечерами, после раннего ужина, уже никто никуда не спешит, и не только кают-компания, но и все салоны превращаются в дискуссионный клуб. Даже на палубе в это время не найдешь тихого уголка. Едва сойдутся хотя бы два ученых, как тут же разгорается спор.