четверых воинов подряд, подойдя вплотную к тому месту, где стоял Мусайлима в кольце охраны. Меч Аллаха напевал.
— Я — сын многих вождей.
Мой меч остр и ужасен.
Это самая могущественная вещь,
Когда неистово бурлит котел войны.
Халид ибн аль-Валид был неплохим поэтом, и прямо сейчас цитировал сочиненные в суматохе боя стихи. Он ткнул мечом в сторону Мусайлимы и заорал.
— Ты! Переговоры!
Мусайлима вышел вперед и встал в пяти шагах от него.
— Если мы придем к соглашению, какие бы условия ты принял? — спросил Халид.
Мусайлима задумался, словно прислушиваясь к совету потустороннего существа. Он часто так делал, приводя своих последователей в священный трепет. Так было и сейчас.
— Так что ты решил? — спросил Халид, делая маленький шажок вперед.
Мусайлима отрицательно покачал головой, и в этот момент Халид прыгнул, разрубив воздух там, где только что стоял самозванец. Тот резво отпрыгнул назад, укрывшись за щитами охраны.
— Он трус! — заорал Халид. — За кого вы умираете, люди Ханифа! За презренного труса?
И этот его вопрос сломал дух воинов Мусайлимы. Зачем умирать за того, кто испугался выйти на честный поединок? Когда мусульмане бросились вперед, они прорвали их строй сразу в нескольких местах. В начавшейся резне погиб Зейд, старший брат Умара. Погиб и его двоюродный брат Амир. Войско лжепророка побежало, и лишь командующий правым флангом Муххаким еще держался.
— Бану Ханифа! Укройтесь в саду! В сад! В сад! — кричал Муххаким.
Около семи тысяч из его войска еще стояли на ногах и могли биться, и все они рекой потекли в огромный сад, окруженный крепкой стеной. Муххаким с небольшим отрядом остался прикрывать их отход. Там-то он и был сражен стрелой, которую пустил Абд-ар-Рахман, сын халифа.
— Что же делать? — не на шутку задумался Халид, стоя перед запертыми воротами. У него не было лестниц, как не было и дерева, из которых их можно было сделать. Стена стала непреодолимым препятствием, а солнце уже давно перевалило за полдень…
— Позволь мне, эмир, — вперед вышел пожилой воин по имени Бара’а ибн Малик, один из старейших сподвижников Пророка. — Перебросьте меня через стену, и я открою ворота.
— Глупая смерть, — покачал головой Халид. — Не нужно.
— Я настаиваю, — отрезал воин.
— Делайте, как он сказал, — скомандовал Халид, и старый воин забрался на стену по плечам собратьев, ловко подтянулся и перепрыгнул на ту сторону.
За глинобитной стеной раздались глухие удары и звон железа, и через пару минут воин, зажимающий рану, отворил ворота. Три изрубленных тела валялись на земле рядом с толстым брусом, которым еще недавно были заперты ворота.
Сад, в котором ключом била жизнь, превратился в обиталище смерти. Тысячи людей, запертых его стенах, резались не на жизнь, а на смерть. Вся земля была устелена телами и отсеченными конечностями. Тяжелый запах крови и внутренностей висел здесь, но обезумевшие люди ничего этого не замечали. Мусайлима уже понимал, что это конец. Он не был совсем уже трусом, и воином тоже был неплохим. Чудесный меч, который ему подарил желтолицый чужеземец, то и дело валил на землю кого-нибудь из мусульман. Сама Умма Умара, покрытая кровью с головы до ног, пыталась прорубиться к нему. Ее сыновья бились рядом с ней. Она пропустила удар, и охранник Мусайлимы отсек ей руку с мечом. Она завыла и осела на землю, зажимая обрубок, из которого хлестала кровь.
— Получи, шайтан! — Вахши ибн Харба[27] метнул свое знаменитое копье, и оно пронзило живот Мусайлимы.
Лжепророк с хрипом завалился на бок и вскоре его отсеченную голову носили по всему саду. Воины племени Ханифа, видя ее, опускали оружие. Они потеряли веру в того, кто обещал им победу. Умма Умара подошла к телу Мусайлимы, плюнула на него и упала на землю без сил. Ее месть свершилась.
В тот день погибло множество воинов мусульман, и из них три сотни хафизов, тех, кто знал Коран наизусть. И именно после этого сражения победа ислама в землях Аравии стала необратима. У него просто не было больше сильных врагов. И именно сегодня над миром был занесен меч войны. Знойные ветры юга совсем скоро повернут на север.
Глава 16
Январь 633 года. Константинополь.
Пробуждение получилось очень неприятным. Точнее, неприятным было то тревожное чувство, которое подбросило Косту на кровати, словно пружиной. В комнате было темно, и лишь кожей он почувствовал, что в его жилище есть еще кто-то, кроме него. Он не ошибся.
— Вацлав Драгомирович? — спросил Коста слегка дрогнувшим голосом. — Он знал о любимой привычке своего непосредственного начальника. Его учили воздействовать на людей, и теперь он почувствовал воздействие на себе. Оказалось, что это страшно до ужаса.
— Я вот долго никак понять не мог, — сказало начальство, разжигая масляную лампу. Вацлав как будто продолжил недавно начатый разговор. — Докладывают мне, что парнишка, который в месяц пять рублей получает, ходит в хорошие харчевни кушать, жилье новое снял, приоделся… И при этом парнишка этот жмот, каких поискать. За медный нуммий удавится.
— Да я… — лязгнул зубами Коста.
— Заткнись! — резко оборвал его Вацлав. — Я не разрешал говорить! Самым умным себя посчитал? Ты на службе, парень. И присягу давал. Твои выходки могут ко многим бедам привести. Тебя грамотный палач расколет быстрее, чем ты куриную ногу объесть успеешь. Ты ведь, жадная сволочь, все наше дело под удар ставишь. Это же ты ростовщика уделал! Даже актеров для этого из Александрии выписал!
— Откуда…? — Коста даже вспотел.
— Ты не один тут работаешь, — пояснил Вацлав. — И у людей этих уши и глаза нараспашку открыты. То менялу как-то очень хитро ограбят, то богатый ростовщик задарма дом отдает и бежит куда-то, оставив половину Константинополя рыдать от счастья. А к нему никаких вопросов нет. Ни у властей, ни у ночного люда. И ведь нигде и ничего не всплывает. Никто по кабакам не хвалится, шлюхам золотых колец не дарит и вообще, этого странного вора словно никогда и на свете не было. Как будто специально учили кого-то замки вскрывать, людям душу наизнанку выворачивать, а потом обычным приказчиком притворяться. Знаешь, а ведь совсем несложно эти случаи с твоей сытой жизнью сопоставить. Зачем ты ввязался в это, парень? Денег захотел?