техника-путейца и мою стипендию. Я ездила в институт на поезде в ее шинели и с ее бесплатным проездным билетом, так как до института от Оренбурга II, где мы жили, было 13 км. Но однажды я “попалась” ревизору, который Гильду знал. Он, конечно, не стал раздувать дело, но меня предупредил, что это чревато крупными неприятностями. И тогда я стала ходить в институт пешком. Ну ты можешь представить: я приходила в институт с одним желанием – сесть и уснуть. А еще вечером надо было добираться домой после лекций и читального зала. Если бы мне сейчас сказали: вернем тебе молодость и все, что было… Я бы не согласилась. Пусть лучше моя неприкаянная старость. Мне кажется, что еще раз пережить такое невозможно. Унижения продолжались: меня не брали на работу на лето в пионерский лагерь, когда я закончила курсы мотоциклистов (было и такое), всем вручили права, а мне – нет. Долго думали, как быть? А вдруг уеду за пределы Оренбурга? (Хотя мотоцикла у нас, конечно, не было.) И потом мне выдали права со штампом: “Трудопоселенец имеет право передвижения только в пределах города Оренбурга”. Храню сей документ до сих пор.
Таких ударов будет несчетно в моей жизни. Даже в 1975 году, когда, кажется, уже утихли репрессии, меня не пустили в Чехословакию. По путевке, которую дали за работу в профсоюзе. Бесплатно! Но Чехию я не увидела. Зря награждали.
К чему я это все пишу?
Чтобы ты поняла мои поступки дальше. Я приехала на работу в 1954. Сталин уже умер, но система еще жила. Мне нужно было в трехдневный срок встать на учет в спецкомендатуру в Ирикле. Поселок небольшой. Раз его обошла – нет комендатуры. Второй день ищу… нет. На третий слышу в школе немецкую фамилию завхоза: Лакман Андрей Андреевич. Я его в уголке спрашиваю, где? А он говорит, что на прошлой неделе ее ликвидировали. Так я получила первый глоток свободы, но впереди было еще много всего.
И когда я вышла замуж, я дала себе слово, что сделаю все возможное, чтобы мои дети не знали этих переживаний. Фамилия, национальность, родной язык – все русское. В школе учили английский язык. О профессии деда никто и не подозревал. А так как мы после 35-го года в семье не говорили по-немецки, так как было не с кем: папы нет, мама круглые сутки на работе, в Ленинграде окружение было русское, в Казахстане – интернациональное, но немцев не было в нашем окружении, то язык свой мы потеряли. В школе я имела по немецкому языку – “5”, в институте переводила всем, но уже с трудом, а потом и совсем все потеряла. Теперь у нас даже помина нет немецкого акцента. В Родниковке я овладела смесью украинского с казахским. А уже мои дети в семье не слышали ни одного немецкого слова.
Я твердо верила, что в России надо быть русским. Эх, Ниночка! Не хочу ничего говорить о семье стариков Макеевых, но мне от Погребняков перепало. Уже в 1982 году, когда мы прожили 27! лет, мой свекор кричал: “Вон из моего дома, немецкая…”. И с тех пор я там не была. Это был предел моего терпения. Я отдаю должное Саше – ни разу в жизни он не затронул этого, никогда не давал в обиду своим родителям, но ты понимаешь, что все было непросто.
Я просто исповедуюсь перед тобой сегодня. Я не жалею, что стала учительницей. У меня хорошо сложилась профессиональная жизнь. Почетными грамотами можно обклеить не только туалет, но и ванную. Все награды, которые мог получить среднестатистический учитель, у меня есть: от грамоты Министерства просвещения до звания “Заслуженный учитель РФ”. Выше нет. Попутно – все памятные медали, даже “За освоение целинных и залежных земель”. Я ни разу в жизни не надевала ни одного знака. Мне нужно было это не для посторонних. Мне нужно было доказать себе, что у меня нет вины перед государством и родиной, хотя она была мне мачехой.
Короче говоря, я предала все немецкое. А за предательство надо платить. И постигло меня это в 1991 году.
Приезжает Оля из Москвы, она уже училась на III курсе, и требует: “Мама, верни мне национальность, фамилию, хочу в Германию”.
Саша еще не был болен. О переезде в Германию в нашем доме не было речи, и, как я считала, быть не могло. И вдруг Оля! Ничего не говоря Саше, отправились мы в паспортный стол. Там нам популярно объяснили и выдали бумагу, что вернуть национальность можно только через суд, с фамилией тоже канитель. Я отговорила Олю. И теперь думаю: может быть зря?
Я считала, что Саша никогда на это не пойдет. Но Бог наказал меня. Через год, когда разруха и неразбериха захлестнула страну, когда растащили все и Гайский ГОК в том числе совсем не те, кто его строил, когда разогнали КПСС и т. д. и т. п., Саша вдруг мне говорит: “Если ты надумаешь поехать в Германию (а у нас массово выезжали немцы), я поеду с тобой”. Это был почти смертельный удар. Во-первых, неожиданный, во-вторых, было уже поздновато.
Теперь, чтобы уехать в Германию, надо сдать экзамен по языку, вернуть национальность, фамилию, объяснить причину отъезда. Сейчас лицам не немецкой национальности не платят пенсию в Германии, а доплачивают главному немцу. Это, что касается пенсионеров. А трудоспособные как там устраиваются – не знаю. Недавно приезжал в Гай за женой (русской) наш бывший заврайоно Геккель. Ему 85 лет, он уехал 5 лет тому назад один. Был у меня в гостях. Он сказал: “Первые три года Ольге придется работать прислугой. Но сначала овладеть языком”.
Знаешь, работать прислугой…
Мне, лично, в Германию не хочется. В России были мы немцами, в Германии – будем русскими. Ехать из-за сытного куска? Опять быть человеком второго сорта? Это мы уже проходили.
Я вот все думаю о себе: я – идиотка-патриотка. Наверное, я испортила жизнь детям вместо того, чтобы устроить ее. Так все перепуталось в этой жизни! Ну просто – головой об стенку можно биться. Что надо было делать, что делать сейчас?
Вот так и рвусь душой и мыслями! Так что, Ниночка, попробуй получить достоверную информацию о том, как вам, нашим детям – полукровкам (или как я называю всех – гибриды Советского Союза) – оформиться. Можно ли тебе, Оле – без нас,