— Тристан, я не оставлю его умирать. Делай, как я сказал, или уходи.
Тристан, не обращая внимания на слова брата, опустился на колени.
— Ник, кость его правой ноги раздроблена. Если он и переживет дорогу, то погибнет от лихорадки.
Гнев закипел в душе Николаса, едва он понял, о чем говорит Тристан.
— Я не стану отрубать ему ногу! Как он будет сражаться на одной…
— Да он в любом случае не сможет сражаться! — Тристан схватил ладонями голову Ника и притянул к себе. Братья стукнулись лбами. — Послушай меня, Николас. Для Хандаара все сражения уже кончились. Если хочешь сохранить ему жизнь, надо отнять ногу. Мы оба слишком часто видели такие раны. Ты и сам это понимаешь! — Тристан сильно тряхнул брата. — Твое сердце не хочет этого, но думай, брат, думай!
У Ника потемнело в глазах. Кислая вонь пожарищ смешивалась со сладковатым смрадом разорванной плоти. Ник стоял, сжимая и разжимая кулаки. Тристан продолжал держать его за голову и смотреть прямо в глаза брата. Наконец Ник очнулся. Тристан прав. Множество воинов легло в могилу, сохранив при себе искалеченные и раздувшиеся конечности. Ник знал, что следует делать.
Стряхнув с себя руки брата, он шагнул вперед.
— Мне понадобится горячий деготь.
Двое рыцарей бросились на поиски этого простого снадобья. Ник вытащил меч из ножен и старательно протер его, удаляя остатки лошадиной крови. Тристан взял его за локоть:
— Дай я. Он был твоим другом.
— Он и сейчас мой друг. — Ник стряхнул руку Тристана и мрачно посмотрел на неподвижного Хандаара. — Это должен сделать я, а не кто-то другой.
Тристан кивнул и отступил.
Принесли деготь. Николаса охватило странное спокойствие. Дрожь прекратилась, рука твердо держала меч. Он опустился на колени радом с бедром Хандаара. Сбоку от него встал Тристан. Хандаар вдруг снова открыл глаза, пристально посмотрел на Ника и едва слышно выдохнул:
— Не надо, Ник, пожалуйста…
Ник заколебался, потом провел рукой по лицу старого воина и прикрыл его молящие глаза. Затем высоко поднял меч и с криком, который эхом прокатился по темным холмам, одним ударом отрубил раздавленную ногу.
Кровь не хлынула, а потекла слабой струйкой. Ник вскочил на ноги и отвернулся, предоставляя Тристану обрабатывать культю дегтем. Желудок сжимался от спазмов, Ник кашлял, но его так и не вырвало.
Когда он выпрямился, рядом стоял Тристан.
— Все сделано, — сообщил брат. — Прикажешь унести его?
Ник оглянулся на искалеченное тело Хандаара и увидел его горький, обвиняющий взгляд.
— Да. На ночь отнесем его в ту хижину. Надо найти ему эля. В Хартмур двинемся утром. Сегодня мы можем не дойти.
Николас понимал, что нынешней ночью опасно передвигаться по приграничной земле. Отряд слишком мал, и любая случайная шайка валлийцев может перебить их всех до одного.
— Пошли человека в Уитингтон. Надо известить Ивлин. И вели Рэндаллу скакать в Лондон. Пусть возьмет лучшую лошадь. Надо сообщить королю, что мы будем мстить валлийцам.
Тристан кивнул и в кои веки не стал возражать брату. Двое воинов уложили на повозку до странности легкое тело Хандаара.
Ник остался один среди смерти и разрушений, там, где когда-то стоял процветающий замок Обни. Холодный ветер обдувал обнаженный торс. Сердце сжималось от непередаваемой боли.
Сейчас Ник горько жалел об одном. О том, что встретил Симону дю Рош.
Глава 17
Симона была крайне удивлена, когда, спустившись утром во внутренний двор, обнаружила там отца, готового пуститься в дорогу. Конечно, ей захотелось нарушить приказ Ника и попросить Армана остаться, но это было неразумно. Пребывание отца в Хартмуре приведет к одним лишь неприятностям. Во-первых, он может наткнуться на дневник Порции. Во-вторых, постарается еще больше отдалить Симону от мужа. Однако он ее отец и единственный оставшийся в живых родственник.
И все же она сказала ему adieu — прощай, надеясь услышать в ответ утешительное слово или доброе пожелание. Вместо этого Арман предупредил, что, если Симона не пошлет за ним в течение двух дней, он, несмотря на приказ Ника, сам явится в Хартмур, и тогда Симоне придется горько пожалеть о своем непослушании.
Отец не обнял ее на прощание, не пожелал благополучия, просто развернул лошадь и скрылся за воротами.
Симона никогда не чувствовала себя такой одинокой.
Она сидела на роскошной кровати Николаса. Вокруг были разбросаны листки из дневника Порции. В окно ласково заглядывало послеполуденное солнце, освещая комнату неярким осенним светом. Симона плохо спала ночью, тяжелые мысли отгоняли сон.
Она зевнула, потерла глаза и потянулась к окну, из которого были видны главные ворота Хартмура. Она не заметила Дидье, но знала, что он все еще несет свой одинокий караул.
В сотый раз она задавалась вопросом, что произойдет после возвращения Николаса. Симона была уверена: он хотел, чтобы она не видела писем Ивлин. Ник сам не знал, что бывшая возлюбленная жалеет о своем отказе. Может быть, он вернется и ни словом не упомянет о лорде Хандааре и леди Ивлин? Тогда они станут жить, как жили.
Но сможет ли Симона забыть о той, которую Николас любил и на которой по собственной воле хотел жениться? Сможет ли Симона вечно молчать об этом? Может быть, это нечестно, но она никогда не решится поговорить с мужем о содержимом шкатулки — слишком уж это унизительно и к тому же может навлечь беду на доброго сэра Рэндалла.
Симона тяжко вздохнула и снова потерла глаза. Дневник матери не способствовал радужному настроению. Записи становились все более редкими, иногда проходили месяцы, прежде чем Порция бралась за перо. И содержание часто оказывалось совсем непонятным, запутанным.
Симона нашла последний из прочитанных листков и перечитала его.
«Он уехал сегодня утром и не захотел сказать мне, куда отправляется. Должно быть, считает меня совсем безмозглой, если думает, что я не догадываюсь о его намерениях. Пусть ищет, ищет изо всех сил. Все равно никогда не найдет.
Что он задумал? Как много ему известно? Если я сумею пережить эти последние недели, все будет хорошо: наше состояние в сохранности, дочь замужем, сын — в безопасности. Он не сумеет победить. Я клянусь в этом всем, что для меня свято. Жизнью своей клянусь».
Загадочные слова матери заставили Симону вздрогнуть. Подозревала ли мама, когда писала эти строки, что скоро погибнет?
Симона положила страницу в стопу, которую только что закончила, и посмотрела на последнюю связку. Та была перевязана тонкой бечевкой. Ленты для нее не нашлось. Симона потянула за кончик веревочки и удивилась плотности связки, хотя в ней было всего три листка.