серого камня – местной породы, похожей на узкие пластины сланца, – но две стены оштукатурили и выкрасили в тот персиковый оттенок, который часто встречался в ванных комнатах 1970-х годов. Хотя животным предстояло оставаться на ферме еще несколько недель, из-за плана Сэма продать хозяйство дом давно стоял пустой, окна и двери месяцами не открывались, и, поворачивая ключ в замке, мы затаили дыхание. Пластиковая парадная дверь открылась, и мы вошли в персиковый коридор, застеленный ковровой дорожкой в странных узорах; когда мы ступили на нее, под ногами захлюпало. В одной из основных гостиных штукатурка потрескалась и свисала со стен, удерживаемая только слоями персиковых обоев; в другой мы обнаружили дровяную печь и лоскутные коврики, под ними – насквозь промокшие, гниющие листы картона, а в углу лужицу воды. Кухня выглядела как темная коробка: на полу и стенах коричневая плитка и всего одно крошечное окошко, так что в вечернем свете было сложно что-то как следует рассмотреть. Из кухни вел коридор, в котором мы обнаружили двери из ДСП. За ними оказались лестница и вход в комнатушку, где у камина стояла маленькая чугунная печка. От нее шла гофрированная труба, которая змеилась по кафелю и уходила в дымоход.
– Напомни мне, что мы здесь делаем? Люди тут давным-давно не живут, но когда жили…
– Когда жили, то очень любили персиковый цвет?
– Не на шутку любили персиковый цвет.
На втором этаже почти невыносимо пахло сыростью, ковровое покрытие явно впитало в себя мокрый воздух снизу. Влажность собиралась и под потолком, укутанным черной плесенью. От старости двойные рамы окон рассохлись, и между стеклами образовалась ловушка для влаги, грязи и мертвых мух.
– Господи, мне сейчас плохо станет от этой вони. – Запах сырости жег мне горло.
– Давай откроем окно, посмотрим, не станет ли лучше.
– Проветривание явно не спасет ситуацию.
– Ты права, все выглядит довольно мрачно. – Мот высунул голову из окна, и пластиковая рама повисла над ним, как гильотина. Если какие-нибудь чокнутые люди согласятся на предложение Сэма, они обрекут себя на пожизненную трудовую повинность. – Вот это да, Рэй, высунь голову из окна и погляди-ка на это.
Я выглянула из окна рядом с ним. За яблонями, амбарами и горами навоза виднелся ручей. Вечернее солнышко играло в воде, в которой отражались осенние деревья, стоявшие по берегам. Затем откуда-то издалека сухой прохладный ветер принес мягкий, приглушенный шум волн и крики куликов с приливной отмели за мертвыми полями.
– Наверняка отсюда почти можно разглядеть кроншнепов. – Лицо Мота осветилось искрой надежды.
– Может быть, если иначе косить траву, они смогут кормиться в полях.
– Не знаю, можно ли вообще вернуть на эти луга такое биоразнообразие, чтобы кроншнепы сюда прилетели. Возможно, положение уже ничем не исправить.
– Нужно будет очень много работать.
– Слишком много для нас.
Мы застыли в окне, глядя, как день остывает, уступая сумеркам. Темный дом тоже остывал, отчего запах сырости только усиливался. С реки полз туман, пробираясь между деревьями на берегу и укутывая долину до самого яблоневого сада. Мы собрали вещи, намереваясь вернуться в церковь, но, когда Мот повернулся, чтобы закрыть окно, в живой изгороди по ту сторону узкой дороги что-то зашевелилось. Почти неслышно на дорогу вышла косуля и медленно, спокойно пошла вдоль дома, явно следуя привычному маршруту. На краю мощеного двора она задержалась, осмотрелась, убедилась, что одна, пощипала короткую травку и растворилась в высоких зарослях – мираж, исчезнувший в полутьме. Больше ничего не было слышно. Не галдели птицы, устраиваясь на ночлег, не кричали совы, пролетая над долиной, не пели свою ночную песню дрозды. Одна-единственная косуля прошла и растворилась в ночи.
Мы закрыли окно, заперли дверь и поехали в церковь. Нам не нужно было разговаривать, не нужно было обсуждать рациональность решения. Мы вместе переживали лучшие и худшие моменты жизни, принимали одни решения, которые оказались правильными, и другие, которые приводили к катастрофическим последствиям. Но мы дошли до того, что точно понимали: в мире нет ничего постоянного, все не просто может измениться, а непременно изменится, и единственное, что есть в жизни стабильного, – это моя рука в руке Мота да голоса наших детей в телефонной трубке. Риск пугает только тех, кому есть что терять. Холодным вечером мы стояли перед церковью, собираясь обойти ее по темному бетонному коридору и зайти в свою квартиру, но под ногами ощущали теплое мягкое сено середины лета. Возможно, мы никогда не сможем по-настоящему доверять другим людям, зато у нас есть кое-что еще. Юго-западная береговая тропа вывела нас из ужаса и отчаяния к надежде и новым возможностям. А теперь, когда мы заново прошли ее на бумаге, «Соленая тропа» привела нас на ферму. Мы переступили через веревку, плотно обхватившую тюк сена, и теплый ветерок погладил наши лица. Взявшись за руки, мы доверились тропе и прыгнули.
19. Хорьки
Нервная, взволнованная, полная страха и надежды одновременно, неуверенная, но решившаяся, я взяла у Сэма ручку и подписала договор аренды. Означает ли это, что нам наконец не придется думать, где ночевать в следующем месяце, в следующем году и Моту не придется опасаться, что он снова окажется на улице? Я скрестила пальцы и понадеялась, что теперь ему хватит времени, чтобы сосредоточиться на ферме, применить на практике свое новое образование и реализовать экологичный сельскохозяйственный проект. Времени, которое он будет проводить на земле, а я – смотря на него и надеясь.
Дом сочился влагой, как губка: пока шли дожди, он впитывал воду, а когда они прекращались, она начинала течь обратно. Сразу переезжать в это помещение было нельзя; сначала необходимо придумать, как его высушить.
– Ковры! Нам нужно избавиться от этих вонючих тряпок.
Октябрьское солнце грело стены, пока мы таскали ковры, с которых капало, во двор, и отлепляли ошметки мокрого картона от известковых полов, не покрытых защитным гидроизолирующим слоем. Потом мы растопили печь, и ревущий огонь превратил комнату в баню: от пола валил пар, а стены пузырились влагой, которая, высыхая, оставляла после себя соленую пыль.
Персиковые обои сгорели на костре, который тлел несколько дней, испуская в воздух спирали персикового же дыма. Но от полов по-прежнему валил пар. Шли дни, мы соскребали со стен обои и выскабливали черную плесень изо всех щелей. Каждый вечер мы уезжали с фермы, чтобы в изнеможении отключиться в своей постели в церкви, отгоняя тяжелые сомнения. Наконец, когда мы избавились от всего, что пахло грибком, пол начал потихоньку просыхать. Окна сияли чистотой, а у входа я поставила