Читать интересную книгу Леонардо да Винчи - Алексей Гастев

Львиная сила этого юноши и его изумительные способности к рисованию, живописи, лепке и всякой другой случающейся работе в искусстве в сочетании с неторопливостью в фактическом осуществлении и видимое равнодушие к заработку говорят сами за себя. Поэтому не будет полностью ошибочным предположение, что, если кто испытывает неотступную склонность к исследованию бесконечного, тому окончание чего бы то ни было отчасти противно. В то же время нетрудно себе представить, насколько странным и даже возмутительным выглядит все это в городе, где, как было указано, считается потерянным день, когда недостаточно заработано денег. Больше того, в таком образе действий в самом деле усматривается нечто киническое, или циническое, поскольку изменяются не одни только способы, но и самая цель, ради которой они существуют. А уж этого большинству людей невозможно понять, и они таких опасаются, как опасались греческого Диогена39, попросившего, когда царь Александр предложил ему требовать что он пожелает, отойти в сторону и не загораживать солнце.

Но одно дело окончательная цель, которую многие видят в накоплении наибольшего богатства, и другое – необходимые заработки, чтобы не впасть в нищету. Находясь вместе с Вероккио в его мастерской, Леонардо имел время лепить и затем отливать из гипса на продажу небольшие произведения – скульптуры, кажущиеся совершенно законченными, иначе как их продавать? До этого подобную практику широко применял Дезидерио, сын каменщика из Сеттиньяно, который делал за небольшую цену гипсовые отливки смеющихся мальчиков – путто, младенца Иисуса или отрока Иоанна Крестителя, а также некоторые портретные изображения. Дезидерио был добрым и приветливым человеком, и, если его модель обладала угрюмым характером, в произведении свойственное ей выражение не сохранялось. Но мало кто этим расстраивался, так как Дезидерио придумал своим фигурам настолько привлекательную улыбку, что когда – а именно в изображениях молодых женщин и этих путто – она рвалась с губ подобная солнечному лучу, таяли и исчезали наиболее жестокие огорчения. Открытие или же нововведение скульптора из Сеттиньяно скоро распространилось повсюду – и не только в домах богачей так улыбались отлитые из гипса их родственники, но и прогуливающиеся по улицам молодые женщины с большим старанием и искусством устраивали па лицах такую улыбку, не желая отставать от Дезидерио и его подражателей. Таким образом между мастером и гражданами установилось согласие, и никто не желал дальнейших изменений. Тут надо заметить, что в республиках, как Флоренция, приучить людей к чему-нибудь непривычному не легче, чем при монархической форме правления, когда граждане пользуются меньшей самостоятельностью. Скорее наоборот – поскольку там убеждать в преимуществах новизны приходится одного человека или немногих, а остальные, отвыкнувши самостоятельно действовать, обыкновенно бывают согласны с этим одним или немногими. Не так во Флоренции, о которой Вазари свидетельствует, что де «в этом городке каждый считает себя призванным знать в этом деле – то есть в скульптуре или живописи – столько же, сколько испытанные в нем мастера, в то время как очень мало таких, которые действительно понимают, не в обиду им будь это сказано!».

Если улыбка Дезидерио рвется, можно сказать, как дикая ласточка, от полуоткрытого рта и помимо чистосердечной радости ничего другого не содержит, улыбка, которую Леонардо придумал и пустил в оборот, подобная легчайшей бабочке, витает возле сомкнутых губ. При этом уголки рта углубляются один чуть более другого, а к простой радости примешивается тревога, беспокойство и сумеречность, поскольку улыбка как бы подернута тенью: так, если белая от жара поверхность нагретого в кузнечном горне железного прута обдувается прохладным воздухом, на ней происходят мгновенные слабые изменения цвета или побежалости. Здесь побежалости вызваны тончайшими движениями души; поэтому пусть слова Леонардо о тонком философском рассуждении и как оно участвует в его искусстве, не покажутся пустой похвальбой. Сто лет спустя Паоло Ломаццо, миланец, переменивший кисть на перо, когда ослеп от болезни, так отзывался по этому поводу: «У меня находится голова Иисуса, изображенного в детском возрасте, собственноручной работы Леонардо да Винчи; в ней видны наивность и простота и вместе нечто другое, показывающее остроту ума и старческую мудрость».

46

Не желай ничего от вещей и не делай их, если видишь, что, когда не имеешь их, они вызывают в тебе страсть.

Прискорбно, если наблюдательность и соображение некоторых направлены не на исследование окружающего их разнообразного мира, но на различные козни против невинных людей. Когда бы спросить у кого-нибудь с улицы, для чего у Лоренцо и Джулиано Медичи собираются их друзья, иной завистливый и злобный ответит, что, дескать, собираются ради того, за что разрушены библейские Содом и Гоморра, да разве мало таких, кто, знакомясь с произведениями Платона по извращающим подлинник пересказам, остается уверенным, будто все эти собеседования и симпозиумы в древние времена устраивались с тою же целью? Мнение улицы прочно стоит также па том, что ужасный порок гнездится в лавках ремесленников, и если кого-нибудь туда приглашают из-за его красивой наружности, то это не для рисования. Когда 8 апреля 1476 года, во второй понедельник месяца, как принято обычаем, распечатали tambur infra scriptorum – круглый ящик, прикрепленный у входа в Палаццо нарочно для тайных доносов, присутствующие нотариусы и служащие ночной стражи40 смогли прочитать:

«Сообщаю Вашим Превосходительствам синьорам Ночной стражи, как истинное, что Джакопо Сальтарелли, единокровный брат Джованни Сальтарелли, у которого и обучается ювелирному делу в боттеге на улице Ваккареккиа, – одет в черное, лет семнадцати или около того, – движимый нуждою доставлял удовольствие лицам, склонявшим его к пороку. Это случалось много раз, когда он услуживал названным в настоящем уведомлении:

– Бартоломео ди Пасквино, ювелир с улицы Ваккареккиа.

– Баккино, портной от Сан Микеле у лоджии деи Черки, где прежде находилась мастерская стригалей.

– Леонардо Торнабуони, одет в черное.

– Леонардо ди сер Пьеро да Винчи, держит мастерскую вместе с Андреа Вероккио.

Перечисленные лица предавались с указанным Джакопо содомскому греху; и это истинно».

Постановлением камеры ночной стражи обвиненные были скоро задержаны, и их препроводили в подвальное помещение Палаццо Синьории, где они находились взаперти. Как и другие, Леонардо настаивал при допросе, что ученик ювелира из-за своего красивого и правильного телосложения служил моделью для фигуры отрока Иисуса. Синьоры ночной стражи возразили на это, что из указанных лиц только Леонардо занимается живописью, но что они не имеют сведений о заказанной ему картине с изображением отрока Иисуса. Тогда Леонардо сказал:

– Если живописец исполняет только те вещи, которые ему заказаны, он не научится чему-нибудь новому, а то, чему обучен прежде, многократным употреблением испортит.

После чтения доноса глашатаями по людным местам тайные обвинители не обнаружились и задержанных пришлось отпустить; судьи отнеслись к ним с большой мягкостью, так как один из упомянутых в донесении оказывается в близком родстве с Лоренцо и Джулиано Медичи, поскольку матушка их, синьора Лукреция, происходит из флорентийских Торнабуони.

С другой стороны, некоторые юридические установления, если их применять без разбору, позволяют преследовать многих известных и уважаемых лиц. Поэтому законы, как тот, по какому возможно было судить Леонардо и его приятелей, не столько являются орудием справедливости, сколько злобы и зависти и сведения личных счетов. Между тем, пробыв какое-то время в заключении в подвале Палаццо, Леонардо изобрел инструмент, чтобы открывать темницы втайне от тюремщиков как изнутри, так и снаружи. Однако что пригодится человеку под угрозой несправедливого осуждения, может понадобиться и злоумышленнику. Подобная двойственность представляет существенное неудобство для добродетели, поскольку тонкость осязания важна как механику, так и тайному вору: постепенно поворачивая отмычку, тот чувствует малейшее препятствие и открывает замок, не нарушая его устройства. Равно и механик, когда, скажем, проверяет исправность винтовой передачи, сосредоточивает внимание в чувствительных подушечках пальцев и действует не глядя.

Имея в виду подобное соотношение между умением и добродетелью, не приходится удивляться дурному обществу, какое Леонардо другой раз предпочитал. Томмазо Мазино из Перетолы, более известный как Зороастро, считаясь по справедливости величайшим озорником и насмешником над людьми, не сделавшими ему ничего плохого, лечил и поддерживал многих несчастных четвероногих, тогда как двуногие, подобные ему самому, его опасались. Одному, который спросил, отчего у Зороастро, страдавшего от рождения косоглазием, или страбизмом, глаза смотрят в разные стороны, тот отвечал, что, мол, из любопытства и отвращения, которые велят правому глазу наблюдать за таким дураком бестолковым, тогда как другой от него отворачивается, чтобы не видеть. Этот страбизм считался в те времена вещью опасной и для многих свидетельствовал, как леворукость, о сношениях с нечистой силой. Из-за того что ремесло ювелира, какому Томмазо обучался без большого старания, не приносило ему дохода, и, если не удавалось кого-нибудь обмануть и раздобыть деньги, он веселился в остериях за счет римской казны, как говорят в Тоскане, то есть в долг, и находились простаки, ему доверявшие. Зороастро выдавал себя за внебрачного сына Бернардо Руччелаи, знаменитого и влиятельного человека, близкого к Медичи и их родственника, и желал бы прославиться в качестве гадателя-некроманта. Отсюда его прозвище: настоящий Зороастро жил в Мидии за пять тысяч лет до Троянской войны и назывался верховным жрецом и магом огнепоклонников, приносящих жертвы растениями, поскольку убийство животного считалось у них грехом.