Читать интересную книгу 10-я симфония - Йозеф Гелинек

3) Побочная партия, которая в соответствии с канонами сонатной формы должна была бы звучать в параллельной тональности, то есть в ми-бемоль мажоре, звучит в первом проведении темы у скрипок в фа мажоре. Во втором проведении темы, на этот раз у духовых, возвращается «правильная» тональность, то есть ми-бемоль мажор. Бетховен очень любил неожиданно менять тональность, тем самым удивляя свою эрудированную аудиторию. Публику того времени, хорошо знакомую с сонатной формой, можно было поразить необычной тональностью именно потому, что, будучи в курсе музыкальных традиций своей эпохи, она предполагала услышать тему в параллельном мажоре. Вернувшись в побочной партии к «нужной» тональности, Бетховен как бы сообщал своим поклонникам: я знаю, вы ожидали услышать именно это, и я доставлю вам это удовольствие, но только после того, как удивлю. Эта тонкая игра из области музыкальной психологии, в ходе которой композитор сначала разрушает слуховые стереотипы слушателей, чтобы затем неожиданно их восстановить, также, по мнению эксперта, служит доказательством изощренного музыкального ума.

4) В заключительной партии, завершающей экспозицию вышеупомянутого сонатного аллегро (28' 40''), присутствует одна из выразительных бетховенских гемиол. Гемиола — это ритмический прием, при котором трехдольный метр меняется на двудольный путем переноса акцентов в такте. То есть композитор заставляет нас перейти от метра 1, 2, 3–1, 2, 3 к метру 1,2–1,2 — 1,2.

5) Наличие продолжительной до-минорной коды, завершающей сонатное аллегро, также характерно для Бетховена. У других композиторов-классиков, таких как Гайдн или Моцарт, кода чаще всего была декоративным элементом, сообщавшим первой части симфонии большую завершенность. Однако здесь перед нами продолжительная кода, длящаяся две с половиной минуты, в которой композитор продолжает развитие основных тем сонатного аллегро. Это свидетельствует о сверхизобилии идей, достойном истинного титана музыкальной композиции.

6) Что касается инструментовки, следует отметить, что поначалу композитор воздерживается от использования определенных инструментов — например, флейт и тромбонов, чтобы опять-таки неожиданно для публики ввести их в конце первой части симфонии.

Глава 46

Оставив экспертное заключение в суде вместе с копией записи концерта на диске, Даниэль явился к Дурану, узнав от Бланки, что шеф хочет с ним поговорить. Дверь кабинета Дурана была закрыта, из-за нее раздавались оглушительные начальные аккорды Первого концерта для фортепьяно Чайковского.

— Он дирижирует, — объяснила Бланка насмешливо. — Но можешь войти.

Даниэль открыл дверь и увидел, что его шеф в самом деле впал в музыкальное безумие: встав на диван для посетителей — правда, предварительно сняв ботинки, — Дуран в одной рубашке (Даниэль уже много лет не видел его без пиджака) неистово жестикулировал, то как пианист, то как дирижер оркестра. Появление Даниэля нисколько его не смутило, он полностью отдавался этой музыкальной пантомиме, пока Даниэль не убавил звук до приемлемого уровня.

— Струнные подавляют духовые, — сказал Даниэль очень серьезно, словно был преподавателем Дурана в консерватории. — Тебе нужно внимательнее следить за равновесием сил в оркестре.

— Мне просто нужно купить дирижерскую палочку, — ответил Дуран. — Без палочки оркестранты не принимают тебя всерьез.

— Я подарю тебе палочку, не волнуйся. Хотя умение хорошо дирижировать не зависит от палочки. Именно этот дирижер, Валерий Гергиев, — Даниэль взял футляр от диска с концертом Чайковского, — дирижируя без палочки, сумел превратить петербургский оркестр в один из лучших в мире.

— Говори что хочешь, а я продолжаю настаивать, что дирижерская палочка необходима. Хотя бы потому, что когда доходит до крещендо, можно увлечься и выколоть кому-нибудь глаз. Музыканты это знают и все время остаются в напряжении, постоянно смотрят на тебя и не пропускают ни одного твоего жеста. Ладно, дай мне руку.

Даниэль поддержал Дурана, который, спускаясь с дивана, чуть не подвернул ногу, потом спросил у него:

— Ты хотел меня видеть?

— Да. Садись.

— Хочешь меня уволить?

— Уволить? Нет. А ты что, хочешь уйти?

— Нет, не хочу. Хотя было бы неплохо, если бы ты платил мне немного больше.

— Деньги, деньги. Ты здесь не из-за денег. Из-за того, что ты любишь музыку и тебе безумно нравится преподавать. Что случилось? Тебе нужны деньги?

— Нужны как признание моего труда. К тому же мне в скором времени предстоит покупать квартиру.

— А, вы с Алисией решились. Собираетесь завести ребенка?

— Уже завели. Но еще не решили окончательно, последнее слово за ней. Она даст мне ответ через три дня.

— Боишься?

— Это ее решение, разве не так?

— Я тебя не об этом спрашиваю. Если она решит не оставлять ребенка, как это скажется на ваших отношениях?

— Не очень хорошо.

— Ты мог бы с ней расстаться?

— Не знаю. Не хочу, как говорил один политик, «строить предположения о будущем».

— Смотри, Алисия потрясающая женщина.

— Поэтому я и хочу, чтобы она стала матерью моего сына.

— Так ты уже все решил, включая пол младенца.

— Нет, мне просто нравится думать, что это будет мальчик.

— Чтобы часами сидеть за фортепьяно, да? Посмотрим, выйдет ли из него Бетховен. Бедняжка, знал бы он, что его ожидает. Наверное, раздумал бы появляться на свет.

Настала пауза, и Даниэль погрузился в мечты, в которых Алисия, он сам и ребенок, с коляской и всем прочим, весело гуляли в окрестностях пруда Ретиро, и пребывал там, пока голос Дурана не вернул его к действительности:

— Ну и как дела?

— О чем ты?

— О том, чем ты занимаешься.

Дуран пристально смотрел на Даниэля, словно заранее знал ответ на свой вопрос.

— Я занимаюсь разными вещами.

— Даниэль, сдержанность справедливо считается добродетелью, но у тебя она превратилась в порок. Расскажи, как идет расследование, ведь это я тебя в него впутал. Кто дал тебе приглашение на концерт Томаса? Кто предложил тебя, когда Мараньон сказал мне, что судья ищет эксперта-музыковеда?

Даниэль поведал Дурану о своих подозрениях насчет реконструкции симфонии, затем обсудил с ним появление портрета Бетховена со странной нотной записью.

— У меня не было возможности его посмотреть, — сказал Дуран. — Я провел день, обедая с бюрократами, и упустил много важного. У тебя нет с собой фотографии?

— Нет, но ты можешь посмотреть портрет на сайте Новой пинакотеки.

— Я с компьютерами не в ладу. Подожди секунду.

Дуран нажал кнопку интеркома, который служил ему для общения с секретаршей, и спросил:

— Бланка, вы знаете, как действует мой принтер?

— Да, знаю, — совершенно естественным тоном ответила Бланка. И отключилась, ничего не добавив.

Дуран посмотрел на Даниэля с выражением «чего только не приходится терпеть» и снова включил интерком:

— Раз вы знаете, как он действует, не будете ли вы так любезны прийти ко мне в кабинет и помочь распечатать одну фотографию? Спасибо.

Через несколько секунд открылась дверь и появилась Бланка, к кончику ее указательного пальца был приклеен листочек для заметок. Не говоря ни слова, она взяла листок другой рукой и приклеила его Дурану на стол. Потом повернулась и ушла, закрыв за собой дверь.

— Вчера я попросил ее сводить моих собак к ветеринару, и они с Талионом немного не поладили. Ну, он чуть не откусил ей палец, — объяснил Дуран граничащую с невежливостью суровость своей секретарши.

— Это ты виноват, потому что дал собаке имя Талион — Мститель.

На листочке, который принесла Бланка, было подробно расписано, что надо сделать, чтобы распечатать документ. Дуран начал вслух читать инструкции, и по смущенному лицу шефа Даниэль понял, что тому не стоит прикасаться к компьютеру.

— Ты разрешишь? — спросил он Дурана. Устроившись в самом удобном кожаном кресле шефа, он меньше чем за полминуты не только добрался до сайта, где был помещен портрет, но и распечатал цветную ксерокопию неплохого качества.

— Ты уверен, что это Бетховен? — спросил Дуран, внимательно рассмотрев изображение.

— Абсолютно.

— Но он здесь в хорошем настроении! Пожалуй, это сильно сказано. Ну, во всяком случае, не раздражен.

— Тем не менее это он. Могу показать детали, на основе которых эксперты вынесли такое решение. На мониторе лучше видно.

Даниэль увеличил портрет, чтобы показать Дурану детали.

— Прежде всего тот факт, что на картине изображено фортепьяно.

— Но Бетховен на нем не играет. К тому же в девятнадцатом веке фортепьяно или клавесин были во многих домах.

— Конечно. Так и есть. Но присмотрись как следует: на стене, на заднем плане, висит портрет. Картина в картине. Не могу увеличить больше, потому что изображение начнет дробиться на пиксели, но думаю, что ты и так все различишь.