Читать интересную книгу Боратынский - А Песков

(В конце 77-й и на 78-й стр.)

Поелику эта пьеса была читана в Обществе непосредственно после того, как высылка Пушкина сделалась гласною, то и очевидно, что она по сему случаю написана [Кюхельбекер, изливая приватно свое неудовольствие, называл государя Тибеpием… В чете наимилосерднейшей нашел Тиберия — безумец! (Примечание Каразина.)]

В No IV "Невского зрителя" Пушкин прощается с Кюхельбекером. Между прочим… Прости… где б ни был я: в огне ли смертной битвы При мирных ли брегах родимого ручья Святому братству верен я!

Сия пьеса, которую Ваше сиятельство найдете на стр. 66-й упомянутого журнала, чтобы отвратить внимание цензуры, подписана якобы 9-м июня 1817-го года.

Нравственность этого святого братства и союза (о котором я предварял) Вы изволите увидеть из других NoNo, при сем приложенных: как то из "Благонамеренного", страницы 142-й, в пьесе Баратынского "Прощанье", из "Невского зрителя", книжки III, стр. 56-й, "Послание" ["Послание к барону Дельвигу" Боратынского.], -"- — "- — "-IV, стр. 63-й, "К Прелестнице" [Соч. А.С.Пушкина.].

Чтобы не утомлять Ваше сиятельство более сими вздорами, вообразите, что все это пишут и печатают бесстыдно не развратники, запечатленные уже общим мнением, но молодые люди, едва вышедшие из царских училищ, и подумайте о следствиях такого воспитания! Я на это, на это только ищу обратить внимание Ваше.

При сем же письме, сиятельнейший граф, прилагаю четвертую тетрадь мою. Сделайте милость, поднесите ее также, как и первые (в ожидании разрешения по сему предмету). Осмеливаюсь повторить, что сверх исполнения долга сына отечества, каковым я хочу жить и умереть вопреки общей трусости и разврата, единственная цель моя быть употребленным по департаменту, который я предполагаю необходимым и который поручениями Лавровым, Фон-Фокам и Германам никоим образом заменен быть не может!

Простите, Ваше сиятельство, преданнейшего Вам вечно Василия

Каразина.

P. S. Книжки не мои: я их взял на время. Почему не забудьте, сиятельнейший граф, мне их приказать доставить обратно за печатью.

* * *

Приложение к записке г-на Каразина. ПРОЩАНИЕ (Из "Благонамеренного", книжка VII, за 1819-й год)

Простите, милые досугиРазгульной юности моей,Любви и радости подруги,Простите! вяну в утро дней!Не мне стезею потаенной,В ночь молчаливую, тишком,Младую деву под плащомВести в альков уединенный —Бежит изменница любовь!Светильник дней моих бледнеет, Ее дыханье не согреетМою хладеющую кровь.Следы печалей, изнуреньяПриметит в страждущем она.

Не смейтесь, девы наслажденья:И ваша скроется весна,И вам пленять не долго взорыМладою пышной красотой;За что ж в болезни роковойЯ слышу горькие укоры?Я прежде бодр и весел был, —Зачем печального бежите?Подруги милые! вздохните:Он сколько мог любви служил.

ПОСЛАНИЕ К БАРОНУ ДЕЛЬВИГУ (Из "Невского зрителя", книжка III, за 1820-й год, стр. 56)

Где ты, беспечный друг? где ты, о Дельвиг мой,Товарищ радостей минувших,Товарищ ясных дней, недавно надо мнойМечтой веселою мелькнувших?Ужель душе твоей так скоро чуждым сталДруг отлученный, друг далекой,На финских берегах, между пустынных скал,Бродящий с грустью одинокой?Где ты, о Дельвиг мой! ужель минувших днейЛишь мне чувствительна утрата,Ужель не ищешь ты в кругу своих друзейСудьбой отторженного брата?Ты помнишь ли те дни, когда рука с рукой,Пылая жаждой сладострастья,Мы жизни вверились и общею тропойПомчались за мечтою счастья?"Что в славе? что в молве? на время жизнь дана!"За полной чашей мы твердили,И весело в струях блестящего винаЗабвенье сладостное пили.И вот сгустилась ночь, и все в глубоком сне!Лишь дышит влажная прохлада,Лишь слабо теплится в туманной вышинеДианы бледная лампада.С улыбкой будит нас малютка Купидон. —Пусть дремлет труженик усталый!"Проснитесь, юноши!Для вас ли, — шепчет он, —Покой бесчувственный и вялый?Смотрите: видите ль, покинув ложе сна,Перед окном, полуодета,С тоскою страстною не вас ли ждет она,Не вас ли ждет моя Лилета?"Она! — о нега чувств! о сладкие мечты!Счастлив, кто легкою рукоюВесной умел срывать весенние цветыИ в мире жил с самим собою;Кто пренебрег судом завистливых и злыхИ, равнодушием богатый,За царства не отдаст покоя сладкий мигИль наслажденья миг крилатый!Давно румяный Феб прогнал ночную тень,Давно проснулися заботы, —А баловней Харит еще покоит леньНа ложе неги и дремоты.И Лила спит еще; любовию горятМладые, свежие ланиты,И, мнится, поцелуй сквозь тонкий сон манятЕе уста полуоткрыты.И где же дом утех? где чаш веселый стук?Забыт друзьями друг заочный,Исчезли радости, как в вихре слабый звук,Как блеск зарницы полуночной!И я, певец утех, теперь утрату ихПою в тоске уединенной,И воды чуждые шумят у ног моих,И брег не видим отдаленный.

(Впрочем, июньская депеша Каразина Кочубею не имела последствий, да и Василию Назарьевичу уже была уготована участь изгнанника: после новых розысканий о тайных союзах он был оклеветан, посажен в крепость и затем выслан из Петербурга.)

* * *

А Боратынский сошелся во Фридрихсгаме с Коншиным.

Он стал для Коншина тем, кем для него самого стал год назад Дельвиг, и получилось так, что, как бы благодаря Боратынскому, Коншин сам начал сочинять, одно время сделавшись почти его поэтической тенью. Между тем Коншин был на семь лет старше Боратынского. Зимой 820-го года он был штабс-капитаном Нейшлотского полка, под его началом находилась рота, и он уже мыслил о выгодной отставке.

Писем Боратынского и писем к Боратынскому за 820-й год не сохранилось ни одного, и мы должны быть премного признательны Коншину за то, что двадцать пять лет спустя, уже в бытность директором тверских училищ, он сел за стол и набросал в общих чертах то, что помнил о временах своей службы в Финляндии и о Боратынском, в частности. Вспомнившегося оказалось немного. Но спасибо и за то.

Вот собственные слова доброго штабс-капитана:

"…Я пишу просто запросто мои воспоминания об нем, как о друге и сослуживце.

Хочу начать с того, что объясню, какой судьбой мы столкнулись с Боратынским в Финляндии.

Начну с собственного моего формуляра.

В 1811 году я служил прапорщиком в конной артиллерии. Пока продолжалась последняя великая лихорадка Европы с XII до XV года включительно, естественно, продолжались и блистательные надежды всех прапорщиков. Однако же мир Европы застал меня в этом же чине, но уже больным и сердитым. В 1818 году я вышел в отставку поручиком и целый год придумывал, что делать с своей персоной. Жар головы простыл, я решился вступить в гражданскую службу; но как неучам чин коллежского асессора не давался, то предварительно решился, поправ всякую гордыню, идти в армейскую пехоту, стоящую в Финляндии (где от скуки множество шло в отставку и потому производство было скорое) и дослужиться во фронте до этого заповедного чина. По этому-то плану, сделав в 1819 году первый шаг, я сошелся с Боратынским в Нейшлотском пехотинском полку, куда он поступил унтер-офицером из гвардии, вслед за мной.

Скучный формуляр мой больше не потревожит читателя. Осенью {7} командир нашего полка, полковник Лутковский {8}, получил извещение от родных об определении к нам Боратынского.

Я узнал, что он сын известного благородной добросовестностью генерала Абрама Андреевича Боратынского, человека взысканного особенною милостию императора Павла {9}, что он был сначала в Пажеском корпусе, но отсюда, в числе других напроказивших детей, исключен; кончил образование дома, и принят был рядовым в лейб-егерьский полк.

Я услышал, что в Петербурге первыми литературными трудами он обратил на себя внимание просвещенного круга; что он интересный юноша; имеет воспитание, называемое в свете блестящим, милую наружность и доброе сердце.

Я с нетерпением ждал его.

Мы стояли в Фридрихсгаме.

Однажды, пришед к полковнику, нахожу у него за обедом новое лицо, брюнета, в черном фраке, бледного, почти бронзового, молчаливого и очень серьезного.

В Финляндии, краю военных, странно встретить русского во фраке, и поэтому я при первой возможности спросил: что это за чиновник? Это был Боратынский {10}.