Читать интересную книгу Святая с темным прошлым - Агилета

В праздник Сретенья, как обычно, пела она на клиросе, а, возвращаясь со службы, предвкушала, как примется вновь за столь желанную ей работу, едва сядет солнце и закончится церковный день[48], когда один из встреченных по дороге солдат сказал ей, что новый врач уже прибыл и ждет знакомства с нею.

С трепетом, неожиданно поднявшимся в душе, как ветер перед дождем, толкнула Василиса дверь в лазарет. Навстречу ей из полумрака выступил совсем молодой еще человек в форме военного медика, по виду, ее ровесник.

– Здравствуйте, барышня! – волнуясь, видимо, не меньше, чем девушка, произнес он.

Василису весьма позабавило это обращение, равно как и то, что ей впервые в жизни говорили «вы».

– Здравствуйте, ваше… – приветливо начала она, но, договаривая привычное «благородие» уже едва сдерживала смех. Ну, чисто козлик с виду сей офицер! Разве что бороды и рогов не хватает. Над круглыми глазами – белесые ресницы, лицо нежное, узкое, смирное, кожей чист и светел. Сам из себя – худощавый, даже поджарый. Волосы белые, вьются слегка. И не сказать, что собой дурен, но потешен донельзя!

Устыдившись, она прочла на лице молодого врача обиду и поспешила поприветствовать его с приездом. Однако, водя его вслед за тем по госпиталю и показывая, что к чему, то и дело опускала взгляд на пряжки его башмаков – улыбка против воли всплывала на губах.

Чаевничая вместе с ним тем вечером, Василиса потрясенно узнала, что новый лекарь родом из тех же мест, что и она сама: поместье его родителей стояло совсем неподалеку от Соколовки – и двадцати верст не будет вниз по Оке в сторону Москвы. Тут повеяло на беглянку родными краями, и задумчиво потеплел ее взгляд: словно само Провидение послало ей того, кто скрашивал бы ей тоску о Михайле Ларионовиче в ожидании его возвращения.

Иван Антонович Благово, как звали нового лекаря, вскоре проявил себя человеком положительным и неглупым. Недостаток опыта восполнял он прилежанием и всегда внимательно прислушивался к советам своей помощницы. В отношении же чистоты твердо следовал установленным ею курсом, что значительно сократило число больных и сроки их выздоровления.

Василиса весьма расположилась к нему, и было отчего: она, принужденная держать свое прошлое за семью печатями, каждый раз при взгляде на «козлика» точно оказывалась в родной Соколовке. Как же все было радостно и мирно, пока беда в одночасье не вышибла ее из теплого домашнего гнезда! Так Иван Антонович, сам того не ведая, оказался для девушки мостом, переброшенным в благие дни ее девичества, но при сем его близость не несла для Василисы угрозы: знать о ее злополучном браке он ничего не мог.

О себе девушка поведала новому врачу лишь то, что знали про нее и прочие обитатели лагеря. Дескать, вдова, с горя решила уйти от мира и жила отшельницей в скиту здесь неподалеку. Затем же, узнав, что больные солдаты терпят нужду в усердном уходе, решила послужить им с любовью, да так и осталась в лазарете.

Иван Антонович отнесся к ее рассказу с большим уважением и первое время смотрел на девушку так, как, верно, смотрят лишь на образа. Однако вскоре его, очевидно, просветили на счет того, что, помимо христианской любви к ближним, Василиса способна и на вполне мирские чувства. Какое-то время он постоянно глядел на нее так, будто хотел о чем-то спросить, но все же не решился сего сделать.

Работалось им вместе легко. Подле Ивана Антоновича Василиса была исполнена того дружеского спокойствия, коего никогда не ощущала в присутствии своего возлюбленного. Младший лекарь 2 класса[49] Благово был начисто лишен яркого обаяния Кутузова, однако проявлял себя человеком честным и незлобивым – с такими дело иметь не трудно. Не обладая силой личности Михайлы Ларионовича, имел он твердые принципы, которым следовал по жизни, и были эти принципы весьма недурны. А взамен честолюбия мог похвастаться трудолюбием.

Когда их руки ненароком соприкасались во время работы, Василису не кидало в жар, а во время долгих разговоров по вечерам душа ее оставалась так же безмятежна, как река, которую не рябит даже легкий ветерок. «Славный. Спокойный. Серьезный», – вот, что, положа руку на сердце, могла бы сказать она об Иване Антоновиче. Но не более того.

Василиса не раз задумывалась о том, насколько меньшим опытом обладает двадцатидвухлетний лекарь, едва приступивший к службе, по сравнению с Михайлой Ларионовичем, успевшим к этому возрасту порядком повоевать и находившимся в чине капитана. Да и сама она, ровесница свежеиспеченного врача, уже два года как ложится и встает с молитвой к святому Пантелеймону-целителю, чего только не навидавшись и не испытав. Иван Антонович же, не знавший еще боевых тревог, не видевший ран и не вступавший в поединок со смертью, вызывал у нее порой даже не сестринские, а материнские чувства – хотелось наставлять его и просвещать.

Того ради Василиса частенько рассказывала «козлику», как шутливо прозвала его за глаза еще при первой встрече, какие раны ей доводилось лечить и к чему она для этого прибегала. В числе прочих не могла она не помянуть и Федора, не хвастаясь, но лишь описывая, с какими случаями иной раз приходится иметь дело.

Иван Антонович выслушал эту историю внимательно, как слушал все, что исходило из уст Василисы, а затем спросил:

– А правда ли, что вы одного офицера, в голову раненого, из мертвых воскресили?

Василиса наигранно рассмеялась:

– Вот скажете тоже! Господь его воскресил, кто же еще! Я-то лишь рядом была.

Иван Антонович посмотрел на нее так, как будто собирался расспросить о чем-то еще, но не посмел, и Василиса облегченно перевела дух.

Она начинала чувствовать, что молодой врач потянулся к ней душою, но радости от этого не испытала, скорее неловкость. Впрочем, ей не трудно было притворяться, будто нет в их отношениях никаких перемен, вплоть до одного случая.

На яблочный Спас[50] пришлись очередные роды у Софьи Романовны. Впервые увидев, через какие муки и труды появляется на свет человеческое существо, Иван Антонович приходил в себя после рождения ребенка гораздо дольше, чем родильница. А та, сердечно поблагодарив и врача, и Василису (принявшую роды фактически в одиночку, пока Иван Антонович изо всех сил заставлял себя не броситься вон из комнаты) пригласила обоих стать восприемниками новорожденной девочки.

Василиса с готовностью согласилась: всякий знак уважения со стороны окружавших ее людей был для девушки, явившейся в полк из ниоткуда, неизменно отраден. А вот Иван Антонович в ответ на предложение стать крестным отцом малютке пробормотал нечто невразумительное, и внятного «да» от него так и не добились. Софья Романовна на это лишь понимающе ухмыльнулась, а Василиса опустила глаза: обеим стало ясно, как день, что не хочет он связывать себя с девушкой духовным родством, чтобы впоследствии иметь надежду на брак.

Все чаще и чаще видела девушка знаки внимания со стороны врача: не допускал он ее до тяжелой и грязной работы, советовался с нею во всем касательно лечения солдат, а после службы в престольные праздники неизменно говорил ей, что слышал ее голос в общем хоре и тот поразил его чистотой и звучностью. Но вместо того, чтобы испытывать все большее расположение к Ивану Антоновичу, ощущала Василиса все большее сочувствие.

А тем временем истек тот год, который Кутузов числился в отпуске, но по-прежнему не было от него вестей. И ближе к весне, когда природа набрала уж силы для цветения и роста, объяла девушку такая тоска, что не было спасу. Бешеные скачки верхом на Гюль уже не приносили ей облегчения: едва тяжело дышавшая лошадь, переходила на шаг, как незримо рядом возникал Михайла Ларионович на золотисто-буланом Хане, и глядел на Василису так, что ей хотелось кинуться ему навстречу неведомо куда и бежать, пока достанет сил, но только не истязать себя больше неизвестностью.

«Неужто не суждено нам больше свидеться?» – горестно вопрошала себя Василиса, но, изнемогая от муки ожидания, все же ощущала, что суждено. И в этой вере душа ее находила опору, как виноградная лоза.

Иван Антонович же все чаще искал случая побыть с нею наедине. И когда незадолго до Пасхи освобожденная от снега степь всколыхнулась травой и цветами, не было ни вечера, чтобы не пригласил он ее на прогулку. Дружелюбно ведя с ним беседу, Василиса невольно вспоминала те часы, когда оставалась наедине с Михайлой Ларионовичем, и задумчиво улыбалась: с одним время проводить – что мчаться на коне во весь опор, а с другим – что ехать на телеге.

На Светлой седмице[51] Иван Антонович, очевидно, едва дождавшийся конца Великого поста, неловко завел разговор о том, что на днях собирается писать к маменьке (отец его скончался) и просить у нее благословения на брак.

– С кем же вы ее попросите вас благословить? – невинно осведомилась Василиса, как если бы и вправду ни о чем не догадывалась.