почерком других документов, написанных этим милиционером, сохранившихся в архивах, и заподозрил фальсификацию документа[398]. Акт Гиляревского Кузнецов сравнил с другим актом этого судмедэксперта и пришел к убеждению, что Гиляревский не имел отношения к составлению акту вскрытия Есенина[399], а подписанный его фамилией акт вскрытия — фальшивка[400].
Зная методы работы Кузнецова, мы перепроверили полученные им выводы.
Выше уже упоминалось, как по сходству почерка разных людей Кузнецов делал ошибочный вывод о том, что это один и тот же человек. В случае с актом Горбова он решал обратную задачу и при сравнении почерка, которым был написан этот документ, с эталонными образцами почерка того же милиционера заподозрил, что имеет дело с почерками разных людей. Но на том же акте также стоят подписи понятых: поэта В. Рождественского, литературоведа П. Медведева, поэта М. Фромана и поэта В. Эрлиха. Означает ли это, что подписи понятых тоже поддельные? Этот вопрос Кузнецов в главе, посвященной акту Горбова, обходит полным молчанием, но в другой главе, названной «лжесвидетели» и посвященной биографиям этих людей, фразой «после подписания лживого милицейского протокола»[401] он невольно признает подлинность их подписей. Согласно некоторым мемуарам, понятые подписали акт сразу после того, как его составил Горбов. Акт Горбова мог быть лживым, но если подписи понятых на нем подлинные, то как этот акт мог оказаться поддельным? У Кузнецова концы с концами здесь явно не сходятся. Или он подразумевает, что понятые подписывали сначала подлинный акт, а потом через некоторое время поддельный? Но если кто-то решил изготовить поддельный акт, имитируя почерк Горбова, то легче было подделать и подписи понятых, чтобы не афишировать подделку. Если же предположить, что понятых заставили переподписать поддельный акт, то почему нельзя было заставить самого Горбова написать нужный текст? В общем, подозрение Кузнецова о том, что акт милиционера Горбова кем-то подделан, плохо совместимо с признанием тем же Кузнецовым, что подписи понятых на том же акте подлинные.
Обратимся теперь к акту вскрытия тела Есенина, подписанному А. Г. Гиляревским. Акт вскрытия Есенина Кузнецов сравнивал с актом вскрытия другого висельника, Виктора Витенберга, также составленным Гиляревским (7 января 1926). При этом сравнение проводилось по форме составления актов. Кузнецов обнаружил, что форма акта вскрытия Витенберга существенно отличается от формы акта вскрытия Есенина. Акт вскрытия Витенберга был составлен гораздо более подробно, с подразделами «наружный осмотр» и «внутренний осмотр», и более детальным описанием результатов исследования. И именно эту форму Кузнецов счел «принятым тогда стандартом», объявив акт вскрытия Есенина «безграмотным сочинением», «полуграмотной бумажкой» и «фальшивкой».
В архиве Бюро судебно-медицинской экспертизы, где хранятся «Протоколы вскрытия мертвых тел», составленные А. Г. Гиляревским в 1926–1928 годах, было выявлено 40 (сорок) актов вскрытия тел висельников. Этот материал дал гораздо более обширную базу для сравнения с актом вскрытия тела Есенина, нежели та, которой оперировал Кузнецов. В результате выяснилось, что Гиляревский использовал три разные формы составления актов: очень подробную (аналогичную акту вскрытия Витенберга), менее подробную (аналогичную акту вскрытия Есенина) и совсем краткую, буквально в 8–10 строк. Никакого «принятого тогда стандарта» выявить не удалось. Поэтому, строго говоря, на основании одной только формы акта вскрытия мертвого тела нельзя утверждать, что акт составлялся не Гиляревским. Вывод, сделанный Кузнецовым при сравнении только с одним-единственным актом вскрытия Витенберга, следует признать ошибочным. Можно спорить о том, почему Гиляревский в том или ином случае составлял акты в различных формах, но утверждать, что акт вскрытия тела Есенина является фальшивкой, только на том основании, что он составлен не так, как акт вскрытия Витенберга, нельзя[402].
Приведем еще пару примеров произвольного обращения с фактами автора рецензируемых книг. Так, демонстрируя глубину своих знаний, Кузнецов утверждает, что к работникам гостиницы принадлежали «сапожник Густав Ильвер, шофер Иван Яковлев, рабочий Андрей Богданов, сторож Дмитрий Тимошин, парикмахер Леонид Кубарев, портной Самуил Серман»[403]. Непонятно, на каком основании он сделал такой вывод. Списки служащих «Англетера» известны. На 25 ноября 1925 года их число составляло 20 человек. Приведем этот список полностью[404]: Назаров В. М. — управляющий, Машевский В. И. — счетовод, Гибберт Н. Е. — паспортист, Шмитц М. В. — кастелянша, Петрова М. П. — уборщица, Горюнова З. А. — уборщица, Дмитриева П. Д. — уборщица, Курашева Е. Н. — уборщица, Гаврилова Е. А. — уборщица, Романова Е. Н. — уборщица, Климова Л. Ф. — уборщица, Васильева В. В. — уборщица, Оршман П. К. — швейцар, Слауцитайс Я. А. — швейцар, Малышев И. Г. — швейцар, Пярн А. И. — кочегар, Квитов И. Ф. — кочегар, Чулков П. И. — кочегар, Спицын В. П. — дворник, Мухамеджанов И. — дворник. В другом списке служащих «Англетера», составленном 1 февраля 1926 года, из новых лиц появился только истопник Андреев К. А.[405] Как нетрудно заметить, ни одной фамилии из списка, приведенного Кузнецовым, среди них нет. Зачем исследователь зачислил этих жильцов «Англетера» в число сотрудников гостиницы, совершенно непонятно. Похоже, что это намеренное пускание пыли в глаза читателю.
На следующей странице Кузнецов заявляет следующее: «Сохранилась подробнейшая инвентаризационная опись (166 листов) гостиницы (15 марта 1926 г.). „Зайдем“ в злосчастный 5-й номер, и хотя со дня печальной истории прошло более двух месяцев, больших перемен не произошло. Самое интересное: гипотеза о том, что „есенинская“ комната была смежной с другим помещением, подтвердилась! В документе зафиксирован № 5/6. Оказывается, 5-й номер до 1917 года использовался под аптеку, откуда „таинственная“ дверь вела на склад (более 160 кв. м), где хранились лекарства. Имеются и соответствующие пометки: „Пустует со времен революции“; „Под жилье не годится“»[406]. Кузнецов ссылается на инвентаризационную опись, хранящуюся ныне в ЦГА СПб. Но, к нашему удивлению, в этой описи не оказалось той информации, которую приводит Кузнецов. Ни о каком № 5/6 в ней не упоминается вообще. Зато данная информация обнаружилась в контрольно-финансовом списке от 14/Х-26 г.[407] В этом же списке значатся: № 2 — кладовая, со времен революции пустует; № 1 — магазин, со времен революции пустует; № 8 — магазин дорожный вещей, пустует со времен революции; № 9 — магазин, пустует со времен революции; № 10 — помещение под ресторан, пустует с 1/Х-26; № 11 — мастерская, занята с 1/Х-26 г. Но самое главное, что около каждого из этих помещений, в том числе и № 5/6, отмечено их местоположение: «1-й этаж». Поэтажный план «Англетера» подтверждает, что на первом этаже находились смежные помещения № 5/6, тогда как на втором этаже (бельэтаж), где проживал Есенин, № 5 был смежным не с № 6, а с № 4.
Что это? Сознательное искажение информации Кузнецовым для подгонки под свою концепцию, просто невнимательность или незнание того, о чем он пишет?
Впрочем, если Кузнецов спокойно совмещает в одном персонаже биографические данные нескольких человек, то ничто не мешает ему произвольно перемещать с этажа на этаж гостиничные помещения. Методы его работы позволяют ему это делать беспрепятственно. В отличие от историка он не реконструирует прошлое, а формирует его