— Покажи мне свою грудь, Фредерик Биорн!
Капитан сделал над собою усилие, чтобы опомниться и прийти в себя. Ингольф внимательно поглядел на печать…
«Как! Этот старик знает! — подумал он. — Знает тайну, о которой я никогда никому не говорил!..»
Он быстро обнажил свою грудь. На ней, в середине синеватого кружка, глубоко выдавленного на теле, выделялся такого же цвета летящий орел, державший в когтях сердце, а внизу виднелась полоска с изображенным на ней девизом Биорнов: Sursum corda — в горе имеем сердца.
Это было точное воспроизведение рисунка и слов, вырезанных на яшмовой печати. Когда печать накладывали на Ингольфа или, правильнее говоря, на Фредерика Биорна, то на этот раз не ограничились тем клеймом, которое выжигалось на нем от раскаленной печати, но какой-то артист разрисовал тонкою иглою все детали рисунка и девиза и натер их порохом, вследствие чего и получился тот синеватый оттенок, который ярко бросался в глаза даже по прошествии стольких лет.
Теперь уже не оставалось никакого сомнения. Ингольф был сыном герцога Норрландского, старший брат Олафа и Эдмунда, своих спасителей.
Старик поднял голову.
Он, казалось, помолодел лет на двадцать.
— Мы с Грундвигом никогда не отчаивались тебя отыскать, — сказал он молодому человеку. — Мы не верили басне о том, будто ты утонул в фиорде, хотя эту басню изобрел приставленный к тебе сторож.
— Как? Разве тут думали…
— Да, я тебе сейчас это расскажу. Мы были оба еще молоды и полны сил. В следующую после твоей пропажи ночь мы пошли к тому месту фиорда, где ты будто бы утонул, по словам негодяя, который тебя бросил или, быть может, даже продал. Отлив еще не мог унести твоего тела. Целых шесть часов искали мы по всем направлениям и ничего не нашли. Вследствие этого мы оставались в уверенности, что ты жив и рано или поздно мы найдем тебя по знаку на твоей груди.
И, указывая пальцем на этот знак, старик прибавил:
— Знаешь ли ты, Фредерик, кто наложил на тебя этот знак?.. Его наложил старый Розевель, то есть я.
— Вы! — вскричал молодой человек. — И вам же я обязан тем, что нашел своих родных! И вы же мне спасли жизнь!
В порыве искреннего чувства Ингольф прижал старика к своей груди и долго держал его в объятиях, горячо поцеловав его при этом в холодный от старости и горя лоб.
— Творец мой! — говорил старик. — Теперь я могу спокойно умереть.
Память Ингольфа осветилась тысячами воспоминаний. Он вспомнил, что когда он был еще ребенком, то отец его прогнал одного слугу, который при мальчике сказал, что арматор Ингольфа вовсе ему не отец; что при поступлении его в кадетский корпус вместо метрического свидетельства о рождении и крещении был представлен какой-то нотариальный документ… Далее ему вспомнилась одна фраза, случайно услышанная им, когда он играл у дверей кабинета своего отца, который в это время сидел с своим нотариусом: «Вы совершенно поняли мои намерения, г.Свитен, — говорил отец Ингольфа, — составьте же поскорее бумагу, потому что если я умру без завещания, то ребенок не получит наследства». И, кроме того, Ингольфу припомнилось множество мельчайших подробностей, которые, группируясь вокруг главного факта, придавали ему неоспоримую достоверность.
Теперь для него объяснилось, почему все в Розольфсе казалось ему знакомым, уже виденным когда-то прежде. Детская память, как это весьма часто случается, гораздо лучше сохранила впечатления глаза, чем впечатления ума.
Несколько минут было достаточно Ингольфу для того, чтобы разобраться в своих воспоминаниях. Ему теперь хотелось узнать, каким образом он был похищен из лона семьи, и старик рассказал ему все с мельчайшими подробностями, обнаружившими в старце необычайную ясность ума.
Невозможно описать, с каким изумлением капитан выслушал рассказ о подлом поступке Надода, о том влиянии, которое имел бандит на всю жизнь Ингольфа. Он просто не верил своим ушам и несколько раз заставил Розевеля повторить себе этот удивительный рассказ.
— Странно! Странно! — твердил молодой человек. — Ну, как не сказать, что все это — судьба. На родину меня привез тот самый человек, который оторвал меня от родных, — и сделал это бессознательно… Негодяю едва не удалось натолкнуть меня на отцеубийство, потому что разве можно было бы знать заранее, как далеко завело бы меня исполнение министерского предписания? Разумеется, отца и братьев я хотел только арестовать, но мог ли бы я во всякую минуту остановить пыл своих матросов, в особенности, если б этот подлец Надод стал их подстрекать?
При одной этой мысли капитан похолодел от ужаса.
— Нет, решительно, этот человек — злой дух нашего семейства, — сказал он. — Я должен его наказать за все… Впрочем — что я говорю! Он, вероятно, убежал вместе с моими матросами.
— Нет, — отвечал старик, — он еще вчера вечером скрылся вместе с другим человеком с вашего корабля, только я забыл, как его зовут. Это говорили англичане, я слышал. Отсюда слышно решительно все, что говорится во внутреннем дворе… Много лет уже у меня не было другого развлечения, так как я не имею права выходить из этих комнат. Видишь эти решетки на окнах? Благодаря им я не могу показаться наружу. Я не имею сношений ни с кем, кроме Грундвига, который носит мне пищу и каждый день заходит ко мне побеседовать о старине… Кроме него и твоего отца, никто в замке не знает, что я живу в этой башне, которая считается необитаемой. Все здешние даже убеждены, что тут ходит привидение… Это привидение — я, — пояснил старик с бледной улыбкой. — Так пожелал Гаральд. Он, видишь ли, боится за Олафа и Эдмунда… За себя я ему охотно прощаю, но тот… как тот должен был его проклинать, умирая среди полярных льдов, всеми покинутый!.. Если он только действительно умер…
Капитан слушал старика, не перебивая. Он был изумлен до крайности. Все, что тот говорил, казалось молодому человеку неправдоподобным, фантастическим, так что он снова начал сомневаться в умственных способностях своего собеседника.
— Что же тут такое делается? — пролепетал он. — Расскажите мне, и если вам нужен защитник, заступник…
— Это очень печальная история, — отвечал не без колебаний Розевель, — но тебе все-таки следует ее знать, потому что я еще не потерял надежды найти его…
— Как? У вас тут еще кто-то пропал?
— Твой дядя Магнус… Слушай же. Время еще есть, так как отсюда ты можешь выйти лишь в сопровождении Грундвига, когда тот приготовит твоего отца и братьев к этой удивительной новости.
— Но ведь меня станут искать по всему замку и, вероятно, придут сюда…
— Не бойся ничего. Кроме меня и Грундвига, никто не знает о существовании этой потайной лестницы, которую Магнус велел проделать в стене. Даже если б Гаральд и догадался, что ты спрятался сюда, ни за что в мире не позволил бы он, чтобы кто-нибудь сюда входил. Впрочем, при малейшем подозрительном шуме, я спрячу тебя так, что никто тебя не найдет. Поэтому ты можешь слушать меня со всем вниманием: нам никто не помешает.