Родни не ответил. Он просто сидел и пристально смотрел на жену с каменным выражением лица.
Стелла почувствовала легкое беспокойство. Муж смотрел на нее, не отрываясь. Что могут подумать ее гости?! Стелла посмотрела на Герберта. Этот молодой человек из тех, кто умеет поддерживать светскую беседу.
– Будете первым читать, Герберт? – мелодичным голосом поинтересовалась хозяйка дома.
Герберт тоже чувствовал себя не в своей тарелке.
– Лучше вы, – сказал он. – Прочтите что-нибудь из самого нового…
– Да! Да! – поддержали его дамы, радуясь возможности нарушить тягостную атмосферу, возникшую с приходом доктора Принса.
Без дальнейших проволочек Стелла взяла со столика тонкий томик, поудобнее устроилась в кресле, окинула взглядом гостей и начала:
Пусть красота живет в моей душе
И роза распускается весною.
Пусть птичка весело порхает в вышине
И свет луны блестит в морском прибое.
Пусть красота живет в моей душе
И воздух зимний наполняет тело.
Пусть тишина пьянит и веселит
И свет играет на покрове белом.
Пусть красота живет в моей душе
И ветер машет голыми ветвями.
Пусть лист танцует томную кадриль
И путь змеится вдаль между холмами.
Пусть красота живет в моей душе
И отблески огня танцуют в темноте.
Пусть смех влюбленных весело звучит
И мир, ниспосланный душе моей, горит…
Резкий неприятный звук заставил собравшихся вздрогнуть. Родни, опершись затылком о высокую спинку кресла, зашелся в громком хохоте.
Внезапно смолкнув, он повернул голову к Стелле и воскликнул:
– Мне понравилось! Так эмоционально! Такое глубокое понимание простых явлений, из которых состоит жизнь! Особенно мне понравилось выражение: «Пусть смех влюбленных весело звучит».
Стелла уставилась на мужа. Гнев и страх боролись в ней. Женщины чувствовали себя оскорбленными, а мужчины не скрывали своего возмущения. Суинберн вскочил с места и, повинуясь безотчетному импульсу, сделал шаг в сторону хозяйки дома. Баррингтон, видя это, подумал, что когда-нибудь и сам отважится на безрассудный поступок. Потом, не сейчас…
От дальнейших раздумий его отвлек звук шагов по гравиевой дорожке за остекленной дверью, ведущей в сад. Он сидел у тяжелых бархатных портьер и вздрогнул, когда в стекло постучали. Шум привлек всеобщее внимание и тем самым разрядил обстановку в комнате.
Все головы повернулись к застекленной двери.
Стелла, с радостью хватаясь за соломинку, воскликнула:
– Кто-то стучит! Кто бы это мог быть? Посмотрите, пожалуйста, Герберт! Но будьте осторожны со свечами.
Баррингтон шагнул за зашторенные портьеры и открыл дверь.
– Кто здесь? – спросил он во тьму.
– Мне нужен доктор Суинберн. Я была у него дома, и мне сказали, что он здесь. Я не смогла найти дверь, а потом увидела свет, – послышался детский голосок.
– Лучше войди вовнутрь, – сказал Баррингтон, – а то ничего не видно.
Когда Энни вышла из-за бархатной портьеры, сидевшим в гостиной людям показалось, что они являются персонажами какой-то рождественской сказки. Все, включая Родни, сидели или стояли, не шевелясь, и взирали на девочку, которая, часто моргая от яркого света, переводила взгляд от одного к другому.
«Господи! – пронеслось в голове поэта. – Что за зрелище!»
Баррингтон смотрел на серебристые волосы, которые, спадая волнами на плечи, свисали до талии девочки. Густая челка изгибалась чуть выше темных бровей. Зеленые глаза миндалевидной формы сверкали на нежной, казавшейся фарфоровой коже. Какая красавица!
Испуганный взгляд Энни блуждал по лицам собравшихся, ища доктора Суинберна. Глаза скользнули, а потом впились в знакомое лицо Родни Принса. Испустив радостный возглас, девочка кинулась к врачу, а тот сделал шаг навстречу ребенку.
– Доктор!
Энни обхватила руками врача и прижалась щекой к ткани его жилетки. Родни погладил девочку по волосам.
Удивленные, не до конца верящие в реальность происходящего собравшиеся взирали на эту сцену.
– Что стряслось, Энни? Что случилось?
– Кейт! – вспомнив о неотложности своего поручения, произнесла девочка. – Дед побил ее ремнем… сильно побил. Острый край рассек ей шею. Кровь течет и течет. Все в крови! Пойдемте со мной быстрее!
Секунду испуганный взгляд Родни сверлил лицо ребенка. Затем он повернулся и поспешил из комнаты. Энни последовала за ним в вестибюль, не отставая ни на шаг. Родни надевал пальто, когда из гостиной вышли Суинберн и Стелла.
– Вы не пойдете! – заявил Суинберн. – Я сам со всем разберусь.
– Родни! Ты что, с ума сошел? – с ледяным спокойствием в голосе спросила Стелла. – Что скажут люди? И как ты смеешь ставить меня в такое неудобное положение? Мне придется объяснять твое поведение нашим гостям! Мне кажется, что ты совершенно не отдаешь отчета своим поступкам. Я в этом уверена…
Не сказав в ответ ни слова, Родни застегнул пальто, потом зашел в гардеробную и положил в свой саквояж инструменты и лекарства из аптечки.
Вернувшись в вестибюль, доктор Принс с подчеркнутой вежливостью обратился к Суинберну:
– Я хотел бы, если вы не против, перекинуться парой слов с женой наедине.
Поджав губы, Суинберн вернулся в гостиную.
Прежде чем Родни успел произнести хотя бы слово, Стелла, задыхаясь, выпалила:
– Кем эта девчонка тебе приходится? Как ты смеешь меня оскорблять? Она же горничная, обыкновенная прислуга! Ты не пойдешь сейчас к ней! Ты слышишь меня? Я выживу ее из города!
– А Баррингтон и Суинберн согласны пойти вместо меня к ней? – не теряя самообладания, спросил Родни.
Доктор Принс надел шапку и взял Энни за руку. Теперь он чувствовал себя спокойным, как никогда. Минули годы с того времени, когда он в последний раз молился, но увидев Энни, вошедшую через застекленную дверь в гостиную, Родни решил, что девочка подобна ангелу, который послан для того, чтобы успокоить его разум и остановить зачесавшуюся руку. Когда Энни обняла его, доктор Принс почувствовал, как пламя ненависти гаснет в его душе и уже не взывает к убийству Стеллы. Про себя он произнес молитву Богу, в которого прежде не верил.
Стелла смотрела в глаза мужу и видела в них ярость. То, что ей предпочли горничную, какие бы обстоятельства этому не предшествовали, было просто возмутительно. Миссис Принс перевела излучающий ненависть взгляд на ребенка. Вот, значит, почему он так привязан к этой девчонке. Ее мать – его любовница. Давно ли? Нет, недавно. Еще три года назад Родни всецело принадлежал ей. Она это хорошо знала. Ладно, он опять будет ее. Вдруг ей ужасно захотелось, чтобы Родни снова стал ее и только ее. Еще ничего никогда ей так не хотелось. Обаяние, которое давно покинуло мужа, вновь возродится. Она будет смотреть на мужа по-другому, иными глазами, так, как на него, должно быть, смотрят другие женщины.