Выдохнув всё это и через бесконечно долгую секунду поняв, что я орала, чуть сознания не лишилась. Боже милостивый! За три года пребывания в этом мире, в этом теле, я почти вжилась в роль княжны Верхосвятской — милой, воспитанной барышни. Но сейчас во мне бушевала Роксана Петровна Федорчук, усиленная остатками ведьмовского дыма из трубки с длинным мундштуком.
— Роксаночка-детка, — только и смогла вымолвить Глафира, на что я крепче обняла её.
— Да как ты… — лицо Петра побледнело, он дышал, приоткрыв рот. Потянулся, схватил чашку с давно уже остывшим чаем, осушил её в три глотка. — Да как ты смеешь?! Я отец твой, ты в воле моей. В монастырь сошлю!
— Ошибаетесь, папенька, — самым сладеньким голоском, на какой только была способна, пролепетала я. — Я ведунья с магическим даром. А значит, имею право независимо от возраста сама выбирать опекуна и наставника. Да, и ни один монастырь меня не примет. Ведовской дар мой не вписывается в рамки отречения от мира. — Видя, как округляются глаза бывшего князя, я продолжила: — Не знал, да? Так если интересовался бы дочерью хоть немного, папенька, был бы готов к таким жизненным поворотам.
О моём особом положении в этом мире Прасковья рассказала, когда я поделилась с ней своими сомнениями. Планируя будущее, но не зная местного законодательства, я тревожилась лишь об одном: как бы папенька не наложил загребущие ручонки на мои доходы. Не будучи игроком и мотом, он без счёта вкладывал средства в свои опыты и эксперименты. Иногда совершенно безумные. Думаю, что если бы не конфисковали у него поместье, он бы его всё равно спустил на свои прихоти, не оставив мне приличного наследства.
— Не о чем тревожиться, — успокоила наставница. — Тебя защищает специальный Указ о магах, обременённых ведовским даром. Очень уж вы редкие и ценные. Вот магический Совет и рекомендовал императору вынести вас чуть ли не в отдельное сословие и относиться, как к особым гражданам. Если хочешь, могу дать почитать.
Конечно же, я хотела знать о своих правах и обязанностях из первоисточника, а не в пересказе наставницы. Поэтому-то так долго и засиделась в гостях — пока дважды не прочитала книжицу от корки до корки, не выпустила её из рук.
Знание — сила!
— Ба, пойдём отдыхать. Утро вечера мудренее… — ласково позвала я Глафиру, а про себя добавила: «жена мужа удалее». — Прости меня за поведение непотребное, но довёл же… — щадя бабушку, «козла» я тоже проглотила. — Больше так не буду. Идем, родная, идём…
Пётр сидел, театрально уронив голову на перекрещенные на столе руки, играя оглушённого горем человека. Ни грана искренности не чувствовала я в нём. Злость — да, неудовлетворённость — да, а ещё желание отомстить…
Милость Триединого! Он жаждет мстить дочери и матери? Что ж тебя, чудовище ты безобразное, каменная лихоманка не забрала?
Глафира безвольной куклой шла, глядя куда-то в пространство. Мне стало боязно за неё. Видела я этот взгляд, когда очнулась. Такое же непонимание и неприятие действительности.
Эх, бабушка, что же ты у меня такая слабенькая? Ну да ничего. Пусть из нас двоих бойцом являюсь я, но мы с тобой выстоим!
Уложила женщину на постель, сняла башмачки, носочки тёплые на ноги натянула, чтобы согреть ступни холодные, одеялом укрыла и присела рядом, за руку взяла.
— Всё хорошо будет, родная. Не кручинься, никому тебя в обиду не дам, — как заклинание наговаривала я, грея ледяную ладонь бабушки между своими ладонями. — Завтра вернёмся домой, там тепло, солнышко, море… Надия чай вкусный приготовит, варенье из черешни белой принесёт, мёд акациевый, и ты отогреешься, моя хорошая.
Я бормотала всякую чушь, что приходила на ум, пытаясь заболтать Глафиру и вырвать из плена горестных дум. Мне-то проще отрешиться от «папеньки», моему сознанию он никто. А ей сейчас очень больно. Кажется, Пётр впервые так неприкрыто выказал свои агрессивные претензии.
Ох, как же мне хотелось спуститься вниз и настучать ему по эгоистичной башке! Но я продолжала успокаивать бабушку. В какой-то момент, не зная, что ещё сказать, я стала петь колыбельную:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Спи, моя радость, усни!
В доме погасли огни;
Пчелки затихли в саду,
Рыбки уснули в пруду.
Месяц на небе блестит,
Месяц в окошко глядит…
Глазки скорее сомкни,
Спи, моя радость, усни!
Усни, усни…
Вскоре услышала, что дыхание Глафиры стало спокойным и размеренным, а там и похрапывание подтвердило, что женщина уснула.
Отчего-то я не захотела уходить в свою комнату, перебралась на диванчик у окна и тоже уснула.
Втайне я боялась, что Пётр, томимый жаждой мщения, устроит нам ночью какую-нибудь подлянку, но, к счастью, обошлось.
Разбудил нас Аким, устроившийся в углу у печи и с громким шуршанием перебиравший свои пожитки.
— Так не терпится переехать в новый дом? — разминая слегка затёкшее тело — спать на маленьком диване всё же была не лучшая затея, — поинтересовалась я у домового.
— Хочется покинуть этот… — слегка смутившись, ответил Аким.
Похоже, ночной скандал не остался незамеченным, и неловко за шум было не только мне, но и моим домашним.
Глафира была молчалива и грустна. Она доставала вещи из шкафа, аккуратно складывая их на кровати. С каждой минутой гора прибывала — платья с пышными юбками требуют много места.
— Аким, дружочек, а можно будет сундук из сарая сюда доставить, а потом через портал транспортировать? — попросила я помощника, отвлекая от шуршания.
— Дык… можно, чего ж нельзя-то… — охотно отозвался домовой, и минут через десять со стороны лестницы раздался шум ползущего вверх по ступеням сундука.
Глафира, выходя из ступора, всплеснула руками:
— Роксаночка-детка, да зачем он нам?
— Чтобы все разом поместилось, — бодро ответила я. — Смотри, сколько у тебя платьев, постельное бельё опять же. Рукоделие своё здесь оставишь? Моя одежда, книги, тетради, игрушки. Зачем нам несколько сундуков, когда можно все в один сложить? — я подошла к Глафире, обняла за талию, прижалась головой к боку. — Ба, этот монстр дорог мне как память. Пусть я совершенно не помню родового поместья, но он часть той жизни. Да и здесь я столько времени спала на нём. Жалко бросать.
Одинокая слезинка покатилась по щеке княгини. Должно быть, что-то трогательное вспомнила, вздохнула я, глядя на бабушку.
— Управится ли Аким с такой тяжестью? — согласившись сложить скарб в сундук, забеспокоилась Глафира.
— Так мы с Прасковьей поможем, — беззаботно отмахнулась я от тревог.
— Прасковья Вадимовна согласилась на переезд? — от неожиданной новости женщина чуть было не села на корзинку с мотками ниток и спицами. Хорошо бдительный и расторопный Аким выхватил её в последний момент из-под попы хозяйки.
— Согласилась. И ближе к вечеру жду её с вещами. Как только приедет, так и пойдём домой. Ты не против, родная? — я ласковым котёнком крутилась около бабушки, желая хоть как-то утешить и отвлечь от грустных мыслей.
— Не против, — княгиня привлекла меня к себе, поцеловала в макушку. — Ты правда считаешь виллу нашим домом?
Отстранилась чуток, чтобы, глядя в глаза, сказать:
— С первой секунды, как увидела дом, участок, пляж, я поняла, что хочу там жить. Мне кажется, что нет лучше места во всём мире, — говорила искренне, эмоционально, но вдруг вспомнила вчерашние слова Прасковьи о моём напоре и спохватилась, что я не одна: — А тебе не нравится поместье?
Ответ был немного грустным и несколько не таким, как хотелось бы:
— Мне нравится быть с тобой рядом, лапушка. Вилла уютная и удобная для жизни. Парк, пляж, сад… всё отличается от привычного, но очень мило. Главное, что ты счастлива, Роксаночка.
Ну вот… опять она не своей жизнью живёт, а моей. Неисправима! Но я люблю её всем сердцем.
Пожалуй, не меньше, чем свою бабушку из прежней жизни.
— Яр, может быть, всё же с нами? — ещё раз спросила я бывшего дворового.
Но тот только отрицательно головой покачал.