Читать интересную книгу Адвокат – невидимка - Наталья Борохова

– Хорошо, – сказала она с каменным лицом. – Что мне прикажете говорить в прениях?

– Все, что посчитаете нужным, – небрежно бросил он. – Что до меня, я предпочел бы, чтобы вы на время потеряли голос. Наешьтесь мороженого. Я даже могу компенсировать вам затраты.

– Можете не продолжать, – холодно ответила Лиза. – Ваша основная мысль мне понятна. Надеюсь, вас постигнет горькое разочарование, когда вы увидите, что своим освобождением вы обязаны именно мне.

– У меня даже нет охоты смеяться, – заявил Лещинский, закрывшись в броне ледяного презрения. – У вас отвратительное чувство юмора.

…Послушать заключительные речи участников процесса желали многие. Публика, заполнив деревянные скамьи для зрителей, разместилась, как в театре во время премьеры, на приставных стульях. Проходы были заняты чрезвычайно деловыми людьми с камерами и фотоаппаратами. Кондиционеры, работающие на всю мощь, положения не спасали. Воздух казался тяжелым и влажным, насыщенным дыханием нескольких десятков людей.

– Уважаемые заседатели! – обратился к присяжным прокурор. – Вот и закончилось судебное следствие. Пора подводить итоги…

Дубровская слушала речь Немирова вполуха. Она знала, о чем он будет говорить. Государственный обвинитель был непревзойденным умельцем выстраивать доказательства в логическую цепочку. Если Лещинский брал публику театральными эффектами, эпатируя, ошеломляя, подавляя своими придумками, то Немиров раскладывал доказательства по полочкам, досконально анализируя каждое произнесенное в суде слово. Речь его была сухой и неэмоциональной, по этой причине он всегда проигрывал Лещинскому. Но сегодня, похоже, фортуна была на его стороне, и он сам чувствовал это, воодушевленный и возбужденный до крайности, он даже позволил себе отойти от привычного для него плана обвинительной речи.

– …Я скажу вам то, что, возможно, говорить не вправе, – вещал он, проникновенно глядя на присяжных. – Я надеялся, что защита представит новые доказательства, которые позволят нам по-иному взглянуть на дело, оправдать подсудимого. Но чуда не произошло! – Он развел руками. – Факты – вещь упрямая, и они твердят одно: Лещинский виновен!

Дубровская отчаянно следила за лицами присяжных, надеясь увидеть в них отражение собственных мыслей. Но заседатели были спокойны, словно заранее уверены в непоколебимости своего решения. Некоторые из них кивали, соглашаясь с отдельными, самыми яркими моментами в речи обвинителя.

– …Как бы я хотел объяснить этот чудовищный поступок хоть какими-то мало-мальски убедительными мотивами, – «переживал» обвинитель. – К примеру, погибшая девушка шантажировала Лещинского. Ну, или оскорбляла его мужское достоинство. Конечно, это не оправдывало бы подсудимого, но тогда его хотя бы можно было понять! Но убивать только для того, чтобы скрыть совершение другого гнусного деяния – сексуального акта, – это уж, знаете, ни в какие ворота не лезет…

Заседатели качали головами, вздыхали и кидали на подсудимого такие красноречивые взгляды, что, если бы их мысли имели материальное наполнение, Лещинский бы удавился собственными руками у них на глазах. Дубровская даже слегка повернулась, чтобы краешком глаза увидеть, как чувствует себя подвергнутый анафеме адвокат. Но тот только лишь изредка щурился, выражая презрительное отношение к фальшивому сочувствию прокурора.

– …Если бы прокурор так переживал по поводу абсурдности вмененного подсудимому деяния, он, несомненно, предпринял бы реальные шаги и отказался бы от предъявленного ему обвинения, – говорила Елизавета, игнорируя тяжелый взгляд Немирова. – Ведь закон ему это позволяет! Но государственный обвинитель цепляется за виновность Лещинского, как за спасительную соломинку, понимая, что смерть Гуляевой все равно объяснять надо…

Дубровская обращалась к старшине присяжных, пожилому авторитетному седовласому человеку, надеясь, что он услышит ее, а если примет ее идеи, то донесет их до остальных заседателей. Но тот писал что-то в своем блокноте, не желая встречаться с ней взглядом. Некоторые женщины разглядывали Елизавету с интересом, но она знала, что они слишком слабы и нерешительны, чтобы повлиять на окончательный вердикт. Сказать по правде, их интересовала сейчас лишь стоимость ее одежды, того самого пресловутого пиджака с перламутровыми пуговицами, который Лещинский настоятельно просил не надевать. Но поскольку их сотрудничество рассыпалось в прах, Дубровская сочла, что она не связана больше предварительными договоренностями и вольна поступать так, как ей вздумается. Странно, но, потеряв доверие Лещинского, она почувствовала себя намного увереннее, словно возродилась к собственной жизни. До этого ей приходилось ощущать себя слабым, безвольным приложением к великому адвокату, чем-то вроде его ноги, – несомненно, важного органа, но действующего только по подсказке головного мозга.

– …Государственный обвинитель не привел ни одного мало-мальски стоящего мотива, объясняющего столь странный поступок известного адвоката, – говорила она, перефразируя выступление Немирова. – Почему же? Наверняка потому, что такого мотива попросту нет! Лещинского и Гуляеву связывали добрые отношения, основанные на дружбе и здоровом сексуальном влечении. Ему не было нужды склонять потерпевшую к близости только потому, что Гуляева отдавалась ему сама, добровольно, а не по принуждению. Так кто же воспользовался невинной близостью этих двух людей? Я постараюсь донести до вас свои соображения, основанные на собственной гипотезе, и вам решать, справедлива она или нет…

Елизавета коснулась темы видеонаблюдения и скоро поняла, что присяжных это мало интересует. Они не хотели слушать ее догадки о методе «мертвых зон» и некоем злоумышленнике, переставляющем камеры в доме адвоката. Их вполне удовлетворяло объяснение Немирова: в дом Лещинского никто проникнуть не мог! Она кружилась на одном месте, понимая, что делает напрасную работу. Присяжные утомились. Их не развлекали даже ее перламутровые пуговицы, преломляющие солнечные лучи. Стоило взглянуть правде в глаза. Елизавета переоценила свои силы…

Когда со своего места поднялся Лещинский, заседатели оживились. Конечно, они были наслышаны о славных победах известного адвоката и хотели убедиться на собственном впечатлении, так ли силен известный защитник, как про него толкуют. Они походили сейчас на пресыщенных развлечениями господ, которые, развалясь в кресле, говорят крепостному мужику: «Давай-ка, спляши! А там мы уж посмотрим, казнить тебя иль миловать».

Похоже, Лещинский понимал это. Он был бледен, и его лицо мало контрастировало с цветом рубашки. Но он был полон решимости отстоять свою свободу.

– Дорогие заседатели, – начал он свою речь. – Разумеется, у каждого из вас есть свои дела, и вы горите нетерпением вернуться к ним, поскольку вы устали от процесса, устали от обвинителя и защитника, а теперь вас просят выслушать еще и меня, подсудимого. Мог ли я когда-нибудь предположить, что мне придется выступить в суде в таком качестве? Я – блестящий адвокат, выигрывавший дела так легко, словно речь не шла о тяжких преступлениях, а только о невинных проступках. Я не мог предположить, что меня выставят здесь как опасного зверя в клетке, и будут тыкать в меня пальцем, заявляя при этом: «Он убийца!» Дубровская в отчаянии уставилась на присяжных. Теперь она ничего не имела против того, чтобы увлеченные красивым слогом бывшего адвоката заседатели вынесли решение не на основе представленных доказательств, а руководствуясь исключительно своими чувствами: жалостью, состраданием, почитанием или восхищением, наконец! Но лица этих людей были непроницаемы, и в душе у Елизаветы зрел протест. Какое право имеет судить Лещинского вон та тетка в пестром летнем платье и с бусами на шее, явившаяся в суд в красных туфлях, как будто ей обещали показать здесь оперетту? Или вон тот седовласый господин с блокнотиком. Он смотрит на бывшего адвоката так, будто каждое произнесенное им слово – ложь. Интересно, как бы он сам выкручивался, если бы поставить его сейчас на место известного адвоката и заставить оправдываться в том, чего он не совершал?

– …Представьте весь ужас моего положения, когда, проснувшись в своей постели, я обнаружил рядом с собой мертвую девушку. Причем она была жива всего несколько часов назад. Она смеялась, шутила, обнимала меня. Вы это можете представить?..

Присяжные не могли. Дубровская отчетливо видела это по их лицам. С ними никогда не могло произойти ничего подобного. Они никогда не просыпались рядом с трупом, и просьба Лещинского звучала для них так же абстрактно, как предложение закрыть глаза и слетать в космос.

Тетка с бусами вытащила веер и начала обмахиваться, словно сидела в театральной ложе. На ее лице явно читалась скука. «Вы знаете, мне он показался неубедительным», – скажет потом она, наклоняясь к уху своего соседа. Тот подумает секунду и согласится. В конце концов, у них так много своих дел.