14. Что нужно делать, если кто–нибудь хочет выйти из православной церкви?
15. Какие правила существуют кроме Высочайшего Указа 17 апреля 1905 г. для руководства при отказе от православия?
16. Какой порядок отчисления от православной церкви на основании всех этих законов и правил?
17. Может ли губернатор требовать от лиц, отпадающих от православия, указания своего духовного отца?
(По непонятным причинам отсутствует пункт 18–й).
19. Могут ли власти требовать от лиц, отчисляющихся от православия, представления их метрических свидетельств?
20. Нужно ли при отчислении из православия указать какую–либо общину или какое–либо лицо, к которому отчисляющийся присоединяется?
21. Может ли полиция возбуждать стеснения из–за того, что прошение об отчислении от православия написано на печатном бланке?
22. Может ли неувещание духовенством служить причиной к его (сектанта. — А.Б.) отчислению?
23. Могут ли власти возражать против избранного общиной наименования?
24. Может ли кто–нибудь принуждать человека к исключению из православия?
25. Может ли наказываться переход из секты в какое–либо ино–славное вероисповедание?
26. Что нужно делать, если кто–либо переходит, скажем, в общину евангельских христиан не из православия, а из лютеранства?
27. На основании какого закона устраиваются и легализуются (узаконяются) общины?».
Если мы знаем, как трудно сейчас чего–либо добиться в чиновных кабинетах даже при знании своих прав, то каково же было тогда неграмотным по большей части людям? «Кто захочет переменить веру, тот должен предварительно испросить разрешение губернатора, а губернатор, прежде чем давать разрешение, должен навести точные справки, почему желающий переменить веру православную на другую хочет это сделать, — нет ли здесь подговора с чьей–либо стороны, подкупа или чего–либо другого, добровольно ли он оставляет православие и т.д.» [446].
Но, видно, такова была «материнская любовь», что от нее бежали даже при всех чинимых препятствиях. Вот что писал А. Карташев:
«Там русское население (в Белоруссии, Литве, Волыни, Подолии, Холмщине. — А.Б.), искалеченное историей, сложилось в пестрые, колеблющиеся группы между двумя культурами и исповеданиями. Там было много подневольных православных, жаждавших втайне костела или унии. Теперь они сбрасывают маску лицемерия и… десятками тысяч приписываются к костелам. Пустеют целые приходы. Православие переживает громадный кризис и вынуждает напрягать все наличные ресурсы на самозащиту» [447].
Относительно самозащиты — вопрос спорный, но политика насильственного насаждения православия неизбежно давала свои плоды.
Даже внутри православного ведомства открыто проявлялись протесты; петиции и забастовки задели даже женские епархиальные училища.
«20 ноября Св. Синод по поводу коллективных заявлений воспитанниц некоторых епархиальных женских училищ объявил, что… «преобразование епархиальных женских училищ признано неотложно необходимым и будет произведено по получении соображений на этот предмет от советов епархиальных училищ» [448].
В те годы князь Евгений Трубецкой писал:
«Какие нравственные силы может противопоставить наш духовный департамент полиции? Все, что делается за последнее время нашей иерархией, свидетельствует о полном угасании в ней Духа Божия — «о мерзости запустения в месте святом» [449].
Что можно сказать утешительного, когда — не в 1894 г., а в 1909 г. — профессор М. Красножен в своем исследовании обращал внимание на продолжающееся законотворчество:
«Св. Синод, по определению от 12–17 июля 1907 года за № 4352, разъяснил, что смешанные браки православных с раскольниками и сектантами могут быть разрешены лишь в том случае, когда лицо, ищущее брака с православным, принадлежит к таким раскольническим толкам и сектам, которые исповедуют Господа Иисуса Христа истинным Сыном Божиим, Искупителем мира, и принимает водное крещение, правильно совершенное и неповторяемое…» [450].
Все ли усмотрят что–либо недоброе в приведенном извлечении? И жениха, и невесту может объединять их общее исповедание веры христианской, и все же обряд бракосочетания священник не совершит, если жених или невеста (в зависимости от конкретного случая) крестились не «так», как нужно. Евангелист или баптист, к примеру, крестится посредством полного погружения в воду, ибо это, по апостолам, символически изображало погружение в могилу, некое, в духовном смысле, умирание вместе со Христом для зла этого мира, и одновременно выход из воды — как воскресение для жизни духовной. Но священник мог возразить, что подобное крещение — «неправильно совершенное», а повторить его невозможно. А может, погружение — это правильно; но сколько раз вас погружали — один раз или три? Это, по мнению священника, настолько важно, что брак может и не состояться, хотя вы и верите одинаково по всем членам Апостольского символа веры.
После дарования так называемых свобод была опубликована «Записка Союза ревнителей церковного обновления», в который входили несколько десятков петербургских священников:
«На официальную Церковь установился взгляд не как на носительницу света и вечной истины, а наоборот — как на источник мрака и вражды в отношении ко всякому светлому, свободному, прогрессивному движению. Поэтому Церковь все более и более теряла свой авторитет над живыми силами, которые плотно организовались вне Церкви…
…Таким образом вышло, что и современное движение в русском народе к гражданской свободе и общественному благоустроению и возникло, и развивалось, и продолжает себя проявлять помимо Церкви, даже в прямом антагонизме с Церковью» [451].
Будущий богослов и священник профессор С. Булгаков в те годы писал:
«Вековые преступления против свободы совести тяжелым свинцом лежат на исторической совести русской Церкви, и надолго еще само слово «церковь» будет вызывать ассоциации о суздальских тюрьмах, синодских посланиях, темных деяниях «миссионеров» и т. п.» [452].
Профессор не только сетовал, но и предлагал верующим россиянам не уходить во внутреннюю духовную жизнь, но проявлять себя в общественно–политической жизни, ибо у Церкви, по словам Вл. Соловьева, должна быть и социальная сторона ее служения:
«…Мало одних усилий личного усовершенствования и душеспасительства, но необходимо воздействие и на общественные формы и на внешние отношения людей между собой, необходима не только личная, но социальная мораль, т. е. политика» [453].
Мы ранее бегло упомянули о священнике Гр. Петрове, которого подвергли церковному суду. Это дело широко обсуждалось.
«Священник о. Григорий Петров — очень крупная общественная величина. В его лице счастливо сочетались выдающиеся литературные дарования, редкий публицистический талант и блестящие ораторские способности. Многочисленными брошюрами, вышедшими из–под его пера, зачитывались все, кто стремился слышать и знать живое слово и свежую мысль, его газетные статьи били по нервам и заставляли вместе с ним плакать, негодовать и возмущаться, а когда он выступал с лекцией или докладом, залы и аудитории не могли вместить всех желающих слышать воодушевленного оратора, всегда умевшего заинтересовать публику и придать очень скучной, по–видимому, теме жизненный интерес. Его знала вся Россия и не только Россия: его имя хорошо было известно и на Западе» [454].
Так вот, этого священника указом Петербургской духовной консистории от 10 января 1907 г. за № 16 приговорили (без суда, без следствия, без вызова самого обвиняемого — см. примеч. 217):
«1. Послать священника Григория Петрова в Череменецкий монастырь с запрещением священнослужения в клиросное послушание…
2. Воспретить священнику Петрову его вредную публицистическую деятельность с обязательством не предпринимать впредь никаких литературных занятий без особливого разрешения Епархиального начальства…»
Автор брошюры, имя которого не сохранилось, спрашивает: «В каких духовных законах предусмотрено право консистории на духовное скопчество? Древность и средневековье знало вырезывание языков… Даже Арию и Несторию не были заграждены уста. Речи Златоуста метили в самое императрицу. Его ссылали, но не лишали права писать» [455].
Именно по адресу таких интеллигентных людей высказывался небезызвестный иерарх Антоний Храповицкий: «Лучше пустить на церковный собор обитателей тюрем, чем представителей современной интеллигенции» (стенографический отчет Государственной Думы, созыв III, сессия 3–я заседание 17 февраля 1910 г.) [456]. Что ж, пожелание иерея исполнилось через 7 лет: обитатели тюрем поменялись местами с интеллигенцией, но чем это обернулось для самого Храповицкого и иже с ним?