В этой же серии мы собирались показать различие вкусовых привычек отдельных видов копытных: например, жирафы предпочитают верхушки акаций, а антилопы куду специализируются на нижних ветвях деревьев. Подобное деление на вертикальные зоны снижает конкуренцию и способствует равномерному распределению корма. Решив для создания большей образности обратиться к крайностям — иными словами, показать поедателя верхушек деревьев и пожирателя подножного корма, — мы составили пару: жираф и черепаха.
После длительных поисков мы обнаружили большую черепаху, дремлющую в тени баобаба. Аластер, больше других переживавший оттого, что долгое время не находилось ни одной, даже самой завалящей, первый ее заметил, на ходу выпрыгнул из машины и, с победным кличем подхватив оцепеневшую черепаху, крепко прижал ее к груди. Это не самый умный ход, даже если черепаха находится не в столь большой задумчивости. Обниматься же с той, которая, сидя под баобабом, повторяет про себя одну из длиннейших и скучнейших поэм Теннисона, — просто катастрофа. У всех черепах огромный и прочный мочевой пузырь, и наша явно не составляла исключения. Сказать, что Аластер здорово промок, было бы равносильно замалчиванию. На нем нитки сухой не осталось.
— Еще друзья называются. Даже предупредить человека не могли. Откуда мне знать, что черепахи писают, да еще так… — жаловался он.
Посадив облегчившуюся черепаху в коробку и обтерев Аластера подручными средствами, мы отправились за жирафом. Как вы, наверное, догадались, жирафов вдруг как ветром сдуло. Посвятив поискам несколько часов, мы в конце концов отыскали среди акаций высокого, красиво раскрашенного самца.
Одна из гениальных идей Аластера заключалась в следующем: взяв на руки черепаху, я должен осторожно приблизиться к жирафу, опустить черепаху на землю, повернуться лицом к камере и, обратив свой взор ввысь, начать знакомить зрителей с секретами жирафьей кухни; затем, скользя взглядом вниз, сделать обзор гастрономических пристрастий антилоп и закончить выступление обнародованием черепашьего меню. При этом мне нужно наклониться и взять черепаху на руки. Все очень просто. Воплотить сей гениальный замысел оказалось куда сложнее.
Держа я руках яростно шипящую черепаху, я выбрался из машины и проследовал к жирафу. Жираф недоверчиво наблюдал за нами. Еще ни разу за всю долгую и счастливую жирафью жизнь не было случая, чтобы завтрак его был прерван появлением какого-то подозрительного субъекта с воинствующей черепахой в придачу. Не будучи по натуре любителем острых ощущений, он не стал дожидаться развязки. Тревожно всхрапнув, жираф обошел вокруг дерева и спрятался так, что осталась торчать только его голова.
— Нет, так не пойдет, — прошипел Аластер. — Его же совсем не видно.
Я ходил за жирафом вокруг колючей акации, а он, также степенно, соблюдая первоначально установленную дистанцию, двигался от меня. Наши упражнения продолжались довольно долго, с каждой минутой становясь все более похожими на вальс. Наконец я не выдержал.
— Ну, хватит. Так тоже не пойдет, — сказал я Аластеру. — Какого черта камера стоит на месте?
Камера поехала за нами, и после ряда неудачных туров вокруг дерева нам удалось заснять жирафа в том ракурсе, который требовался режиссеру.
— Отлично, — возрадовался Аластер. — А теперь поставь-ка эту штуковину на землю — и пошел текст о зебрах.
Положив черепаху, как того хотелось Аластеру, я встал перед камерой и рассказал сначала о жирафах и их вкусах, а затем по аналогии о всех других копытных.
— Итак, — завершая выступление, произнес я, — мы видим, что благодаря существующему среди травоядных принципу гастрономической избирательности корма хватает всем, от самых высоких до тех, кто обитает внизу, в траве, как, например…
С этими словами я наклонился за черепахой, но… увы, она исчезла. Со скоростью, отнюдь не свойственной этому пресмыкающемуся, она успела отползти на полсотни ярдов и скрылась в зарослях акации. Остается добавить, что этот сюжет пришлось полностью выбросить.
Следующий замысел Аластера был еще более блистательный: в качестве заставки к фильму — я в обнимку с белым носорогом. Идея настолько крепко засела в голове нашего режиссера, что три следующих дня мы только тем и занимались, что с утра до вечера колесили по саванне в поисках достойного объекта. Не то чтобы найти его было так уж трудно — парк буквально кишел ими. Трудность заключалась в другом — надо было уговорить носорога сотрудничать с Аластером. Наконец нам приглянулась одна дородная мамаша с упитанным младенцем, мирно соседствующая в одной луже с буйволом. Спина и лопатки буйвола были покрыты толстым слоем высохшей и растрескавшейся грязи, так что он походил на грязно-серую головоломку. Мать и дитя совершенно не подозревали о нашем существовании, и, если бы не злосчастный сосед, вся сцена завершилась бы к полному удовольствию Аластера. А пока, стоя по уши в мутной жиже, зверь пребывал в состоянии такого неземного блаженства, в какое впадает любой уважающий себя буйвол, доведись ему попасть в лужу. Вдруг он открыл глаза и вздрогнул, увидев меня совсем близко.
Он дернулся было бежать, но его массивная туша настолько глубоко погрузилась в воду, а ноги так увязли, что он свалился на бок и начал бешено барахтаться. Тут уж и носороги смекнули, что происходит что-то неладное, и через минуту вся троица (включая и восставшего из тины буйвола) отчаянно топоча скрылась за деревьями. И так происходило каждый раз. Носороги, будучи близорукими, компенсируют этот недостаток чрезвычайно острым слухом и хорошим обонянием. К тому же, вероятно из-за плохого зрения, они крайне подозрительны, хотя, по правде сказать, ума не приложу, какие враги могут быть у таких махин. Как бы там ни было, все мои попытки сняться в двойном портрете с носорогом терпели фиаско, и было похоже, что мы покинем Южную Африку без этого жизненно важного для нашего режиссера кадра.
Наступило предотъездное утро, и, несмотря на отчаянные мольбы всей съемочной группы, неумолимый Аластер решил в последний раз попытать счастья. В конечном счете, я думаю, нам повезло только потому, что было еще очень рано и мы застали «своего» носорога тепленьким, только-только из постели. Это был старый, очень крупный самец. Стараясь держаться против ветра, мы осторожно подбирались к нему. Не доезжая сорока футов, мы выключили мотор и стали шепотом обсуждать, что делать дальше, в то время как гигантская зверюга стояла на одном месте, подозрительно поводя ушами. Интуитивно он подозревал, что готовится какая-то пакость, но вот какая? Нам на руку играло еще и то обстоятельство, что на нем не сидело ни единой птички, иначе они непременно подняли бы гвалт и заставили бы нашего храбреца спасаться бегством.