Любая попытка лишить Артура Ингрема его законного права искать, находить и узнавать, — что угодно и о ком угодно, — была бы равносильна приказу об отставке. Даже мысль об этом убивала его. Вся жизнь Ингрема была сосредоточена здесь, в этой цитадели над лесистым холмом Лэнгли, и он не собирался кончать ее безвольной пешкой в чужих руках.
Решение было принято, Ингрем вернулся в свой кабинет и позвонил сенатору Оуэну Моффату из Небраски, главе молчаливой оппозиции в сенатском подкомитете из шести человек, той оппозиции, которая всегда поддерживала ЦРУ. Моффат был одним из привилегированного десятка людей, которые знали все, что стоило знать о ЦРУ.
Моффата отыскали в приемной сената. Ингрем завуалированно, но настойчиво попросил свидания. Моффат пообещал приехать как только сможет.
И часу не прошло, как сенатор Моффат уже сидел в кожаном кресле, глядя на загроможденный стол Ингрема и ряд телефонных аппаратов под эмблемой ЦРУ с бдительным орлом на синем фоне.
Моффат при всем его достоинстве и представительности походил на херувима. У него было розовое гладкое лицо, на котором время каким-то чудом не оставило следов. Несмотря на свои шестьдесят лет, он все еще обращал внимание на женщин и их походку. Если бы не женщины, можно было бы сказать, что первая его любовь — политиканство.
— Оуэн, — сказал Ингрем, — у меня кое-какие неприятности, и мне нужна ваша помощь.
Моффат улыбнулся, появилась длинная складка на розовом воздушном шаре.
— Вам нужна помощь, Артур? В первый раз слышу, чтобы вы в этом признались.
Лицо Ингрема окаменело.
— Может быть, потому, что вы всегда помогали мне, Моффат, ни о чем не спрашивая.
— Что вас беспокоит, Артур?
— Стивен Грир.
— О! — Моффат удивился, но это было заметно только по легкому движению бровей. — А что с Гриром?
— Разговор строго между нами?
— Как всегда, разумеется.
Ингрем быстро обрисовал все, что случилось, — донесения Ника, совещание штаба, железную непреклонность Десковича и отказ президента Роудбуша от помощи ЦРУ.
— Значит, он сейчас в Рио? — глазки Моффата блеснули, словно при воспоминании о чем-то приятном. — Знаю этот городок. А где он там, в Рио, спрятался?
— Не знаю, — ответил Ингрем. — Нам известно только, что он прилетел туда на реактивном транспортном самолете.
— И это все? — взгляд Моффата не вязался с равнодушным тоном его голоса.
— Оуэн, — сказал Ингрем, — в донесении есть второй пункт, о котором я не сообщил ни на совещании, ни президенту. Мы узнали, что ФБР занимается неким Филипом Дж.Любиным в связи с делом Грира. Любин, по-видимому, тоже исчез.
Он описал профессора Хопкинского университета, зачитал выдержки из характеристики компьютера, которые привлекли его внимание.
— Весьма любопытно, — заметил Моффат. Сдержанность его как бы подчеркивала равенство в их отношениях. Следующий ход должен был сделать Ингрем.
— Вернемся к фактам, Оуэн, — сказал Ингрем. — Близкий друг президента и его политический союзник испаряется с поля для гольфа. Затем он улетает за границу с несколькими пересадками на маленьких аэродромах. Президент приказывает начать расследование, но только Федеральному бюро. Одновременно он приказывает Десковичу ни с кем не говорить об этом. Президент запрещает ЦРУ заниматься этим делом. Тем временем ФБР тайком от всех других разведслужб начинает односторонне наводить справки об одном математике, который тоже исчез. Вам не кажется это странным?
— Пожалуй, — сказал Моффат после некоторого раздумья. — Если бы не более важные причины.
— Вы имеете в виду выборы?
Моффат закивал головой.
— Второй закон политики гласит, что претендент при переизбрании идет на все, чтобы обеспечить себе победу.
— А первый закон?
Моффат ухмыльнулся.
— Закон № 2 важнее всех остальных.
— Значит, вы считаете?..
— Артур, — сказал Моффат, — я думаю, довольно нам вилять. Для этого мы слишком давно знаем друг друга.
Он помолчал. Спокойная улыбка Ингрема выражала согласие.
— Я думаю точно так же, как думаете вы. Исчезновение Стивена Грира — это скандал. Тут могут быть и женщины, и деньги, и шантаж, и сексуальные извращения, и бог знает что еще. Но я также думаю, что Пол Роудбуш о чем-то знает или догадывается. У нас нет оснований утверждать, что сам Роудбуш замешан в этой истории. Если что-нибудь всплывет против него до ноября, президентом будет избран Уолкотт, как бы невероятно это сейчас ни казалось. Вывод: Роудбуш сделает все, чтобы скрыть неблагоприятные для него факты до выборов.
— Однако это не очень-то вяжется с характером президента, — заметил Ингрем, явно играя в великодушие.
— В другое время я бы с вами согласился, — ответил Моффат. — Но вы забываете второй закон политики. До выборов осталось всего два месяца.
— Значит, вы уверены, что президент что-то утаивает?
— В моем возрасте я уже ни в чем не уверен, Артур. Это просто догадка, предположение. Оно возникло, когда вы мне сообщили эти новости.
— Ваши предположения обычно оправдываются, Оуэн.
— Особенно, когда они совпадают с вашими? — Моффат улыбнулся.
— Я думаю, мы понимаем друг друга, — Ингрем улыбнулся ему в ответ.
— Вы сказали, что нуждаетесь в помощи…
— Да, — Ингрем посмотрел в окно. Когда он заговорил, каждое слово его было веским и значительным. — Представьте себе, Оуэн, что ЦРУ проследит весь путь Стивена Грира за границей. Представьте, что президент узнает об этом. И представьте, что вследствие этого, может быть после выборов, директора Центрального разведывательного управления попросят подать в отставку. Что в таком случае предпримете вы и ваши друзья в сенате?
Моффат скрестил ноги и сложил руки на животе. Улыбка мелькнула на его лице.
— Вы действительно так любите свою работу, Артур?
— Я слишком много вложил в нее.
— Да, я знаю, Артур. Но вернемся к фактам. — Моффат помолчал. — Не могу ответить прямо на ваш вопрос, но скажу, если всем известный гражданин Америки улетучивается — если можно так выразиться — за границу, директор ЦРУ, выполняя свой патриотический долг, обязан выяснить, куда и зачем он отправился. Это обычная предосторожность во имя безопасности родины, и она будет одобрена как таковая сенатом и членами правительства, которым доверено контролировать операции вашего управления.
Помолчав, Ингрем сказал:
— Благодарю вас, Оуэн.
— Благодарность не впишешь в приказ, — ответил Моффат. — Я с вами говорю не как агитатор Уолкотта, а как американец, которому выпала честь быть старейшиной сенатского комитета бдительности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});