Читать интересную книгу Бракованные (СИ) - Манило Лина

– Странно, что ты вообще квартиру снимаешь, – говорю, делая несколько шагов внутрь, и легонько вздрагиваю, когда Мирослав закрывает ворота, отсекая нас от всей Вселенной.

– Квартира – это иллюзия нормальности, – усмехается. – Но, если серьезно, так мне удобнее. В убежище надо приходить изредка, иначе в нем нет смысла.

Кладет руки мне на плечи, легонько сжимает и носом о мои волосы трется.

– Мне папа этот гараж купил, – делится. – В принципе это все, что я от него принял. А, ну и машину на совершеннолетие.

– У вас такие плохие отношения?

– Нет, – легкий смешок ветерком щекочет затылок. – Но ни о какой самостоятельности не может идти речи, если жить на папкиных харчах.

Внутри прохладно, немножко сумрачно и пахнет Мирославом. Его запах вокруг, проникает в легкие, и мне хочется дышать только им.

– Проходи, – легонько подталкивает меня вперед, к низким диванчикам, на спинку которого наброшен старый клетчатый плед.

– У мамы дома такой же, – улыбаюсь, берясь за край пледа, и будто в детство проваливаюсь. – Я очень любила под ним прятаться от больших и страшных монстров.

Истертая обивка дивана скрипит подо мной, когда удобно устраиваюсь с краю, накрывая ноги пледом. Становится теплее и как-то радостнее, что ли. Радостно и безопасно. Мирослав возится с обогревателем, и через несколько минут теплый воздух щекочет холодные щеки, и я снимаю пальто. Смотрю вокруг. Плакаты на стенах яркими пятнами, афиши давно прошедших рок-концертов, гитара в углу, два барных стула рядом, высокий стеллаж, а на нем плотными рядами пухлые томики с потрепанными корешками зачитанных до дыр книг.

– Вот, смотри, что у меня есть.

Мирослав, как заправский фокусник, эффектным жестом достает будто бы из воздуха…

– … моя скрипка! – ахаю, хотя вижу только футляр.

Но на нем моя наклейка, пусть и слишком истертая, почти неузнаваемая. Но это точно она – вещь, которую, казалось, утратила навсегда.

– Ты ее спас, – говорю о скрипке, но ведь в большей степени о себе.

Втягиваю воздух, ставший вдруг душным и тяжелым, невольно всхлипываю, и слезы сами по себе текут из глаз. Я разрываюсь между желанием разрыдаться и кинуться Мирославу на шею. В итоге сижу, уставившись завороженно на футляр в татуированных руках.

– Ну что ты? Держи, – Мир протягивает футляр, он теплый и будто бы живой. Я медленно глажу черный корпус, глаз от него оторвать не могу.

– Не верится, просто не верится… мне эту скрипку папа подарил буквально за несколько месяцев до своей смерти.

– Прости, я не знал, – Мир облокачивается на подголовник и смотрит на меня чуточку печально.

– Он… у него сердце было слабое, – вздыхаю, давно примирившаяся с этой болью, а она снова вдруг решает поднять голову.

Так много эмоций во мне сейчас, так много давно спрятанного просится наружу.

– Я думала, никогда ее больше не увижу. Она разбилась, да? Когда упала…

– Посмотри внутрь. Не бойся, скрипки не кусаются.

Ирония в тоне Мирослава помогает, и я дрожащими пальцами раскрываю футляр и ахаю.

– Она целая…

– Ага, – усмехается и проводит пальцами по моей скуле. Невесомо и легко, и мне снова хочется плакать. – Я не думал, что когда-то снова увижу ту девочку. Но скрипку мастеру отдал. Посмотри, она как новенькая стала.

И вот тут я плачу. Потому что не могу справиться со всеми эмоциями, воспоминаниями, что бурлят внутри. Они рвутся из меня, сплетаются в большой узел, застревают комом в горле. Моя печаль не знает границ. Моя боль не имеет очертаний. У моей тоски уродливые ломаные контуры. Но всего сильнее сейчас – благодарность тому мальчику, который нашел меня на дороге и помог. Спас. И сейчас излечивает окончательно. Чинит, как починил несчастную скрипку.

– Я люблю тебя, – говорю сквозь наверняка отвратительные слезы, и голос мой срывается, но для меня сейчас это самые важные и правильные слова. Потому что любви во мне больше, чем боли и тоски.

23 глава

Мирослав

Она меня любит. Черт… это… это… Я даже не знаю, что сказать. Как реагировать. Молчу, впервые не могу выдавить из себя хотя бы слово. Горло сводит, только булькаю невысказанным. Мне признавались в любви – случалось со мной такое. Сам ни разу, но мне говорили о любви. Но никогда ничего подобного не чувствовал после простых слов. Это счастье? Вот такое оно, да? Огромное, как воздушный шар, большое и радужное? Распирающее ребра, до боли сжимающее сердце в тисках?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Сыграй для меня, – прошу хрипло, только Арина совсем теряется. Я напугал ее своей просьбой?

Только что утихнувшие рыдания готовы прорваться вновь. Обнимаю Арину, прижимаю к своей груди. Баюкаю ее в своих объятиях, напряженную и печальную, целу́ю в макушку и делаю все, чтобы она больше не плакала.

– Ну вот как тебя успокоить, глупая? Чего ты, боец, совсем расклеился? Ну, не хочешь, не играй для меня, я не обижусь.

Арина всхлипывает. Толкает меня кулачками в грудь, в глаза заглядывает.

– Я хочу, но я не могу-у-у, – снова срывается в тихий плач, а мне хочется себе язык вырвать. Что я опять не то сказал?

Арина вдруг отталкивает меня. Я даю ей свободу. Вытирает слезы с глаз, растирает щеки до красноты, и даже шрамы в алом цвете на миг теряются.

– Я не могу играть. Больше не могу.

– Почему?

– Потому что… потому что пять лет без практики! – бросает и, отложив скрипку в сторону, будто это змея отравленная, поднимается на ноги. Стоит ко мне спиной, обнимает себя за плечи. – Мир, ты не понимаешь… я все себе тогда сломала. Руку в двух местах.

Арина вытягивает в сторону правую руку, и я впервые замечаю, под каким странным углом она изломана. Я ни черта не понимаю в классической музыке. Тем более никогда не встречал музыкантов, попавших в аварию. Что им после этого можно? Что нельзя? Ничего не знаю. Но мне кажется, Арина сможет. Хоть что-то сыграть, но сможет. Мне хочется ее заставить, но я не знаю, как. На нее сейчас преступно давить – она слишком расстроена. Но и не давить не могу, потому что иначе она закроется в себе, отползет на десять шагов назад и снова спрячется в своей раковине. Я этого не хочу, это… больно. На нее такую смотреть – больно.

– Я могла бы попытаться сыграть Этюд № 5 Мазаса, – раздается тихое, и я с облегчением выдыхаю. – Он несложный, мы его в пятом классе играли… у меня может получиться. Я попробую.

Арина говорит так тихо, что я едва слышу ее слова, но чувствую их на подкожном уровне. Импульсами прямо в мозг проникают.

– Детка, ты же боец. Тебе все по плечу. Хоть Мазас, хоть кто угодно.

Арина, старательно отводя взгляд, возвращается к дивану и замирает у лежащей рядом со мной скрипки. Весь мир вокруг нее перестает существовать – ее взгляд прицельно бьет по музыкальному инструменту, ласкает его, гладит и впитывает каждую шероховатость на корпусе.

– Как я по тебе скучала, – выдыхает едва слышно и берет в руки скрипку. Прижимает к себе, будто это ее ребенок, щекой трется о теплое дерево, закрывает глаза. – Ты прости меня, что так долго не виделись.

Наверное, кому-то другому – любому человеку – эта сцена могла бы показаться сущей шизофренией. Девушка, говорящая со скрипкой, баюкающая ее в руках, словно новорожденного младенца, но разве я, человек, лишенный тормозов и личного контроля, имею право так думать?

– Я попробую, – Арина вонзает в меня колкий взгляд и слегка щурится. – Пожалуйста, Мир, не смейся. Не морщись, если будут фальшивые ноты…

– Не буду.

– Я хочу это сделать для тебя, но я боюсь, что не получится.

– Страх – это нормально. Но ты просто отпусти себя. Станет легче.

Арина серьезно кивает. Немного робко, но с каждой секундой смелее, она прикладывает скрипку к плечу, упирается в нее подбородком – это всегда мне казалось почему-то очень смешным в исполнении других, но Арина… она прекрасна даже сейчас. Всегда прекрасна.

– Я начинаю, – объявляет, в глаза мне смотрит, а я раскидываю руки на подголовнике, закидываю ногу на ногу и киваю.