сцена для моего будущего романа!»[43]
Теперь я расскажу о неудачной попытке красного командования, при личном участии Троцкого, захватить Краснова. Это была сцена, забыть которую нелегко. Дело происходило в гатчинском дворце. Генерал с семью или восемью офицерами-казаками, включая и меня, пил послеобеденный чай в одной из больших комнат третьего этажа. Неожиданно в коридоре снаружи послышался гул голосов. Дверь в комнату распахнулась, вошел человек в форме полковника, а за ним пестрая толпа из примерно трех десятков красногвардейцев и матросов. В руках у них были винтовки с примкнутыми штыками, на груди у многих крест-накрест – пулеметные ленты. Среди них были двое штатских, безоружных и довольно хорошо одетых.
Незваный гость очень театрально и громко объявил: «Я, главнокомандующий нашими славными пролетарскими войсками полковник Муравьев[44], объявляю вас, генерал, и весь ваш штаб арестованными!»
Хладнокровие Краснова было просто великолепно. Обратившись к своему начальнику штаба полковнику Попову, он твердо, но спокойно произнес в тишине, воцарившейся после неожиданного заявления: «Поговорите с этим мерзавцем!» После этого повернулся к сидевшему справа офицеру и продолжил громким голосом (который почему-то не казался искусственным) начатый разговор о каких-то скачках, которые оба они видели несколько лет назад. Генерал был прекрасным актером (по его поведению можно было подумать, что в комнате, кроме них двоих, никого нет); он убедительно сыграл, что не замечает вокруг никого, кроме собеседника.
Я посмотрел вокруг. Все наши остались сидеть за столом, но (кроме Краснова) слегка повернулись к вошедшим. Правую руку все офицеры-казаки (опять же за исключением Краснова) держали в карманах. Я тоже сжимал в кармане автоматический пистолет. Мрачное решительное выражение на лицах моих товарищей-офицеров не оставляло сомнений в том, что произойдет, если красные двинутся к нам. Их командир, должно быть, тоже понял это, – как и тот очевидный факт, что, если начнется стрельба, его убьют первым. Он с беспокойством оглянулся на своих людей, а те, конечно, почувствовали его колебание – передние начали отступать назад, создавая давку в дверях. Из толпы у дверей появились двое или трое наших енисейских казаков; когда толпа красных ринулась наверх, они стояли в карауле внизу лестницы, и толпа увлекла их с собой, в спешке даже не подумав разоружить. Теперь же бородатые сибиряки подошли к нам и встали за спинами сидящих офицеров с винтовками на изготовку.
Красный полковник по-прежнему стоял посередине между двумя группами, но чувствовал он себя, судя по виду, все более неуверенно. Наш начальник штаба полковник Попов неторопливо подошел и спросил, известно ли ему о перемирии, о котором велись переговоры с красным эмиссаром матросом Дыбенко. Муравьев ответил отрицательно и – когда услышал, что в условия перемирия входил пункт об аресте не только Керенского, но и Ленина, и Троцкого, – оглянулся в растерянности через плечо на двух безоружных штатских в своей группе и воскликнул: «Как мог товарищ Дыбенко согласиться на это!» После этого Муравьев сказал, что сожалеет о том, что не знал ничего этого, в противном случае он никогда не ворвался бы к нам таким образом.
Полковник Попов немедленно ухватился за сказанное и, обернувшись к Краснову, формально доложил: «Ваше превосходительство, полковник Муравьев сожалеет о своем вторжении». – «О, так он сожалеет? Ну, в таком случае я могу поговорить с ним! Но сначала уберите из комнаты всю эту толпу!» И Краснов, обернувшись к Муравьеву, махнул рукой в сторону красногвардейцев и матросов в углу. Он продолжал сидеть, небрежно откинувшись на стуле, закинув ногу на ногу и слегка покачивая ею. Красный полковник стоял перед ним и выглядел в точности как нашкодивший школьник перед учителем. До сих пор Краснов определенно вел в счете.
Красногвардейцы и матросы вывалились наружу, но двое штатских остались. Оказалось, что один из них – сам Троцкий, а второй – тоже член Совета народных комиссаров, литовец по фамилии Мицкевич. Все быстро договорились, что третий этаж дворца полностью должен остаться в нашем распоряжении и что выполнена эта договоренность будет немедленно.
Постепенно, объединенными усилиями красных офицеров и офицеров-казаков, всех красногвардейцев и матросов на нашем этаже собрали и отправили вниз. На лестничных площадках поставили двойные караулы вооруженных енисейских казаков, а парой ступенек ниже – такие же караулы вооруженных красных матросов. Остальные матросы столпились ниже.
В толпе царило приподнятое настроение. Как часто бывает с настоящими воинами после сражения, никто из них, кажется, не испытывал вражды к противнику. Я сам слышал такой разговор: «Вы, казаки, хорошие бойцы. Почему вы не присоединились к нам? Вместе мы могли бы побить кого угодно!» – «Для этого вам пришлось бы сначала расстаться со своими черными куртками, – сейчас в вас слишком легко целиться», – ответил один из наших сибиряков. Ответом по обе стороны от постов на лестнице стал добродушный смех.
По возвращении в комнату, где проходило наше прерванное чаепитие, я застал нашего капитана Кульгавова за оживленной дискуссией с комиссаром Мицкевичем. Чего они стремятся добиться, вопрошал Кульгавов, разве Французская революция не показала ясно, что всеобщая свобода и равенство – недостижимая мечта? Так вопрос не стоит, отвечал литовец, их цель – диктатура пролетариата. «Вы правили, теперь наша очередь!»
Политический спор был прерван появлением бывшего адъютанта Керенского, Книрши. Следом за ним по-прежнему топал все тот же енисейский казак, что чуть ли не силой незадолго до этого увел его из комнаты Краснова. Настроение Книрши с тех пор заметно улучшилось. Весь сияя, он заявил: «Товарищ Мицкевич, вы же слышали, что товарищ Троцкий приказал освободить меня, но этот человек не отпускает меня!» Мицкевич рассмеялся и велел казаку отпустить Книршу, но получил ответ: «А вы мне что, начальство, что ли, будете?» Он наотрез отказывался отпустить Книршу, пока Краснов лично не приказал ему. Одновременно генерал объявил о производстве его в урядники за преданность долгу. Все это происходило в присутствии Троцкого и его группы. Мне кажется, именно благодаря этому и подобным эпизодам, наглядно продемонстрировавшим стойкость казацкого духа, красные решили не нажимать на нас слишком сильно. Да и сражение в Москве тогда еще не закончилось, хотя мы ничего об этом не знали.
В этот момент развития событий вполне можно было бы задать вопрос: кто кого на самом деле захватил и арестовал? Генерал Краснов и его начальник штаба полковник Попов заперлись в одной из комнат с Троцким и его красным полковником Муравьевым. По всему третьему этажу стояли наши вооруженные караулы, но мы никогда не смогли бы вырваться оттуда силой, так как на первом и втором этаже было полно вооруженных красногвардейцев и