class="p">Курт ничего не говорит в ответ, только поворачивается к псу, который в этот момент заходит вместе с Эрикой в комнату.
— О, Харрас… — с тоской зовет он. Курт почесывает его за ушами, пока тот не переворачивается от радости на спину, чтобы показать хозяину еще и живот.
От этой сцены у Лотты перехватывает дыхание.
— Я позабочусь, чтобы он приехал к тебе во Францию, — тихо обещает она.
Курт подходит к ней и нежно гладит костяшками пальцев по щеке:
— Ты лучшая, как и всегда.
Прежде чем она успевает ответить, он хлопает в ладоши.
— Ну а теперь давайте поторопимся к Неерам. Они ждут нас на улице в машине.
Лотта кивает.
— Я только попрощаюсь с Луизой.
— А я дам знать Касу, чтобы он помог мне загрузить чемоданы.
Когда Курт выходит за дверь, Лотта обнимает подругу. И шепчет ей на ухо:
— Луиза, можешь сделать мне еще одно очень большое одолжение?
— Скажи какое, прежде чем я соглашусь.
— Уже назначена дата развода. Можешь пойти вместо меня? Курт тоже кого-то пошлет. Лучше, чтобы он больше не возвращался в Берлин.
— Но ведь ты здесь сегодня не в последний раз.
— Конечно нет. А когда все уладится, я заберу свидетельство. Но пока мне лучше быть отсюда подальше.
Луиза смахивает мокрую прядь со лба.
— Вы все-таки странная пара, и даже сейчас, когда расстаетесь.
— Сделаешь мне одолжение?
— Ну конечно, дорогая. А теперь постарайтесь в целости и сохранности добраться до Мюнхена.
Они обнимаются последний раз. Но теперь так крепко, что Лотта все еще чувствует силу Луизиного объятия после того, как запрыгивает к Курту на заднее сиденье машины.
— Вы готовы? — Кас смотрит на пассажиров в зеркало заднего вида.
— Да, поезжай, надо наконец покинуть эту страну, — говорит Курт. — Как же мне все это надоело.
Лотта кладет руку на его ладонь.
— Когда все останется позади, мы будем смеяться.
СЦЕНА 9 Старые знакомые и новые друзья —
Париж, апрель 1933 года
Лотта поднимает бокал и произносит тост за Ауфрихтов. Режиссер и его жена Марго тоже покинули Германию в марте и переехали в Париж.
— Мне казалось, что мы в шпионской истории, — начинает Лотта свой рассказ, — вы даже не представляете! Не успели сесть в машину, как нас остановили на первом нацистском посту. У всех дрожали колени, пока они везде рылись своими грязными лапами. А когда обнаружили только ноты и белье, их лица просто побагровели. Все банкноты мы спрятали в перчатки, сколько влезало. У меня было больше всего денег, потому что я взяла перчатки у Курта. Благополучно добравшись до Мюнхена, мы бросились друг другу в объятия. Но на этом история не закончилась. После ночевки в Мюнхене нам надо было двигаться дальше, к границе. По дороге мы пробили колесо. На хвосте опять появился полицейский. Когда мы услышали свисток, сердце ушло в пятки. Это было как «O Moon of Alabamа». Он, видно, узнал Курта. Кто мог подумать, что под униформой скрывался псевдореволюционер? В любом случае, этот полицейский очень любезно поставил нам запасное колесо и ничего не потребовал взамен, только сигарету. А на границе, где мы были готовы ко всему, нас пропустили без всякого промедления. И вот на рассвете мы стояли на берегу Сены. Надо сказать, это был самый прекрасный рассвет, который я помню.
Хорошо, что здесь нет Нееров, они бы рассказали, как все было на самом деле. Ауфрихты и Лотта сидели за столом не одни. В среде артистов быстро находятся новые союзники. Во время рассказа новоиспеченные французские друзья, которые отвели их в этот маленький ресторанчик на Монмартре, беспомощно смотрели на Лотту, которая трещала без умолку, выпаливая в бешеном темпе иностранные слова. Улыбаясь, она протягивает поднятый бокал в сторону других и произносит по-французски:
— За счастливых изгнанников. И наших новых друзей.
— Ваше здоровье!
Это Жан Кокто, один из ее новых знакомых. Он так смешно говорит с ними по-немецки. Но не стесняется. И постоянно дурачится, а ведь этот поэт с дикими черными кудрями и огромными глазами на изможденном лице — живой гений. Он пишет сценарии и стихи, выступает на сцене как актер, а еще снимает фильмы. Умеет рисовать и придумывать хореографию для балетных спектаклей.
Большинство соотечественников считают его enfant terrible. Но кадры из его фильма «Кровь поэта» покорили многих, даже тех, кто был совершенно озадачен сюжетом. Да и Лотта на просмотре впала в шоковое состояние. Ей казалось, что она бредет по чужому миру снов, в котором пол в любой момент может провалиться, стены исчезнуть, а одна вещь обернуться другой. Люди превращались в скульптуры, а скульптуры — в людей. Когда она попыталась пересказать сюжет друзьям, стараясь поделиться восхищением, у нее ничего не получилось. Даже сам Кокто делал вид, что не понимает, что такого в этом фильме увидела Лотта, и лукаво смотрел на нее, склонив набок голову:
— Это всего лишь реалистический документальный фильм о нереальных событиях.
Кокто хорошо ладит с Куртом. В отличие от многих сюрреалистов, он интересуется музыкой, и они с Куртом испытывают взаимное уважение к творчеству друг друга.
— Как у него дела? — спрашивает в этот момент Кокто.
— У Курта? Очень хорошо. На следующей неделе я буду в Нанси, мы хотим увидеться.
В последнее время Лотта редко видела Курта. Она считает Париж своим новым местом жительства, но все еще постоянно ездит с Отто на побережье. Тем не менее не проходит и недели, чтобы они друг другу не писали. Отто сопровождает эту переписку колкими комментариями, в то время как Курт всегда вежлив в отношении своего преемника и выражает благодарность за то, что влиятельный отец Отто помогает спасти имущество Курта. Без его связей было бы гораздо сложнее обойти все таможенные и нацистские предписания.
— Передайте, пожалуйста, господину Вайлю, что он мне должен еще одну мелодию.
Лотта кивает.
— Конечно, но не надейтесь, что он найдет для этого время сразу. Он действительно очень занят.
Кокто как будто хочет что-то ответить, но его отвлекает сидящий рядом человек,