Читать интересную книгу Осмос - Ян Кефелек

Сомнения в правильности предпринятого шага закрались в душу Марка в ту минуту, когда он бросил письмо в почтовый ящик. Что он наделал? Он что, спятил? Грохнулся и зашиб башку? Да «его дорогая любовь» ни за что не проглотит это дрянное пойло из смеси розовой водицы, слюней и соплей! Она же спит и видит, чтобы ему отомстить! Ждет, когда он появится, ждет только знака… принимая во внимание, сколь недостойным образом он ее бросил, как он смылся от нее, как он сел в поезд и уехал куда глаза глядят, чтобы только избавиться от постылых «занятий любовью» по субботам и воскресеньям, когда его силком принуждали не к любви, а к разврату, к блуду. Она не могла питать к нему никаких иных чувств, кроме ненависти, как, впрочем, могла только ненавидеть этого его сына, которого он «раздобыл» где-то на стороне. Быть может, ее уже и в живых-то нет?.. А быть может, от горя она уже свихнулась?..

Моя дорогая любовь! Когда мы с тобой играли в любовные игры, ты специально клала себе на язык волосок, чтобы забавно шепелявить и сюсюкать, а я пытался поймать твой язычок губами, старясь снять этот волосок; сегодня, наверное, этот волосок будет белее снега… я напишу тебе еще раз, обещаю, когда тебе стукнет восемьдесят, когда ты известишь меня о том, была ли к тебе все же милостива жизнь и могу ли я «восстановить контакт» с моей дорогой старухой, с этой старой каргой, с этой сволочью и шкурой, не рискуя при этом своей собственной шкурой. Прощай, моя дорогая любовь!

За спиной у него были лишь ссоры и скандалы, угрозы покончить жизнь самоубийством, истерические вопли, преследовавшие его в тот момент, когда он сбегал вниз по лестнице. Странное дело, у него было столько любовниц, и вот теперь он не знал, куда бы приткнуться. Всегда все кончалось тем, что оба затаивали друг на друга злобу! Все дело было в том, что он, по сути, не хотел никаких перемен в жизни, не хотел ничего, что могло бы бросить тень на память о Нелли, что могло бы заставить его забыть о ней. Она была здесь, рядом с ним. Горе как бы воскресило ее, правда, не в телесном обличье, а в легких, полупрозрачных формах некоего нематериального существа, которое он мог переделывать по своему вкусу, сколько душе угодно. Он с ней говорил, она ему отвечала. Она боялась темноты и всех этих мертвых голосов, что звучали вокруг нее в этом чужом мире, а потому она начинала дрожать, чем выводила его из горестного оцепенения. В его бредовых сновидениях, в его похмельных грезах они сливались, сплетались в объятиях и составляли единое трепещущее целое.

Великая любовь к женщине, которой уже не было на свете, грозила большими неприятностями, была чревата в будущем разоблачениями, и Марк не знал, куда бы ее спрятать, где бы найти для нее надежное место, чтобы не пострадать самому. Его сердце учащенно билось от любви к мертвой, лежавшей где-то с незакрытыми глазами, к непогребенной, к жертве преступления, которому не было конца. В его снах они обнимались и целовались, но их рты были забиты землей и кровью, и их тела покрывал снег. Он думал об оттепели, он видел, как кружили над тем местом, где она лежала, хищные птицы, эти мерзкие твари ее сожрали… Он убил ее, убил сейчас, и сейчас она там лежит мертвая… Он уже устал нести этот груз, изображая на лице улыбку обманутого мужа. Он задыхался под тяжестью заржавевшего мотоцикла и легкого, как ветер, иссохшего скелета. Его кожа начинала зудеть, у него чесался язык, так ему, как ни странно, не терпелось увидеть, как навострят уши легавые, если услышат рассказ случайного свидетеля, оказавшегося на дороге № 83 департаментского значения, неподалеку от перевала 25 апреля такого-то года, примерно в половине третьего ночи: «Господа, я находился за рулем своей машины, она ехала на старом мотоцикле „Триумф“, у которого шины были уже „лысыми“; шел снег, был гололед. Я вернулся домой с разбитым вдребезги ветровым стеклом, оно все пошло трещинами, и я был вынужден вымыть его из брандспойта, так оно было забрызгано кровью…»

Марк, постоянно требовавший от Пьера держать язык за зубами, опасаться болтунов и держаться от них подальше, тем не менее хотел бы выговориться, найти и приютить у себя какую-нибудь неразговорчивую девицу, быть может, немую, скромную, тихую, с вечно опущенными, полуприкрытыми веками, которая будет жить в его доме как неприметный домашний зверек и станет его частью, как… как ящерица или саламандра, которая становится как бы частью стены, настолько она с ней сливается… а по ночам она будет приходить к нему и слушать его рассказы. Она будет ходить в старых разношенных туфлях со стоптанными задниками, и у нее будут длинные волосы. Она будет приближаться к нему в темноте. «Я любил женщину, которой я никогда по-настоящему не обладал». Иногда Марку попадались такие создания, словно рожденные для того, чтобы внезапно выйти из тени при звуках его голоса и поддаться его чарующей силе, но он все не решался подойти ни к одной из незнакомок… Да вот сейчас, совсем недавно, когда он рвал шалфей на берегу реки, он вдруг обнаружил, что на него уставилась какая-то женщина, стоявшая на краю дороги; он сам смотрел ей прямо в глаза. Женщина любовалась гвоздиками, росшими около низкой ограды садика. Он поспешно подошел к ограде, чтобы сорвать цветок и преподнести ей, так сказать, «пометить» ее этим цветком, как своим особым знаком, но она смутилась и ушла. У нее надо лбом свешивалась непокорная светлая прядка, как когда-то у Нелли, как у всех незнакомок на всем белом свете… Он воткнул сорванную гвоздику в щель между планками заборчика и вошел в дом, чтобы переодеться, «приготовиться», так сказать, к возможному свиданию. Когда он вышел в сад, гвоздики уже не было. Он сорвал еще одну и вставил себе в петлицу.

Спустившись с небес и вернувшись из дальних краев, так нигде и не побывав, Марк был вынужден признать очевидное и примириться с ним: у него не было ни средств, ни желания отправляться в те самые дальние края, которые в какой-то момент замаячили перед его взором, маня и соблазняя. Но он осознал, что без диплома о высшем образовании, без профессии, без крупного состояния он должен будет решиться на переезд и потом жить очень и очень скромно, укладываясь в рамки крайне стесненного бюджета; к тому же приходилось отдавать себе отчет в том, что при перемене местожительства он наверняка потеряет свое положение в обществе, утратит свой вес и авторитет и уже никогда не сможет их добиться. Что он выиграет, если переберется куда-нибудь на край света? Быть может, ровным счетом ничего, а быть может, он таким образом сохранит себе жизнь… Пусть инстинкт сделает выбор за него… Марк засыпал и видел во сне белую виллу под пальмами с закрытыми ставнями. К чему же спешить к этому дому, пока он не увидит, как ставни отворятся, пока он не увидит, что там его ждет или кто его ждет?..

Однажды утром в апреле Марк отправился в Париж, чтобы подписать договор о найме двухкомнатной квартиры, которую он даже не дал себе труда осмотреть. Ему сказали, что квартира освободится очень скоро и что там потребуется лишь косметический ремонт, так что через месяц она уже в его распоряжении. Марк заплатил за год вперед. После полудня он записался в качестве претендента открытого конкурса на место смотрителя общественных садов и парков. Ну что же, он любил поддерживать во всем порядок, он любил цветы, к тому же сама запись в качестве кандидата его ни к чему не обязывала. Вернувшись в Лумьоль, он сказал Пьеру, что приглашает его к Жоржу на праздничный ужин, где Пьера ждет сюрприз.

— Давай в пятницу, после спектакля в лицее, мне надо сообщить тебе одну новость, великую новость.

— Надеюсь, не слишком великую…

Если бы Марк не ощущал в душе колющую боль, которую он больше не хотел терпеть в одиночку, если бы он с самых юных лет не привык лгать, чтобы стать этим непроницаемым для других человеком, этим каменным блоком, словно созданным из черноты ночи, он бы не произнес последних слов и не оказался бы так близок к тому, чтобы произнести свое последнее слово, то есть не оказался бы так близок к смерти. Но он эти слова произнес… В ту минуту он еще думал, что это он дергает за веревочки, что это он всем управляет, он думал, что владеет ситуацией, что держит удачу за хвост и перераспределяет роли, он думал, что через месяц они уедут из Лумьоля, он и его сын.

XIV

— Как тебя зовут?

— Исмена, — прошептала она. — А тебя?

— Корифей.

Они стояли за кулисами, не смея дышать, забившись в уголок между железной дверью и раскрашенными картонными декорациями.

— Я играю роль сестры Антигоны. А ты?

— А я — роль судьбы, рока…

— Неплохо.

Она вся светилась, даже как будто поблескивала в голубоватом свете, лившемся из-под колпака над дверью с надписью «Выход». Между черной мини-юбкой и белым топиком виднелась полоска тела, посреди которой темнел пупок, крохотные грудки приподнимали топик. Одной рукой она то перелистывала текст, то обмахивалась им как веером, в другой руке она неловко сжимала длинный золоченый мундштук для сигареты. У нее еще были пухленькие детские пальчики, ее губы беззвучно шевелились. Маленькая такая простушка, очень юная, взгромоздившаяся на невероятной высоты каблуки.