Да, ладно, Тихон, ты что не мужик что ли? – смеется Марфа. – Или с головкой у тебя что-то не так? Я ведь Рыжушке твоей ничего не скажу! А так, можешь ее нисколечко и не боятся, она ведь все равно, – говорит, – если проспится, так только к следующему утру!
– Ах, ты, – говорю, – ведьма! – и как задрал ей юбку, как повалил животом на землю, а она сразу притихла, ножки свои сразу раздвинула, трусики свои приспустила, да сзади глазки свои хитрые ручками зажмурила, и ждет меня, кукла потасканная!
А я как крапивы целый пук нарвал, да как принялся её по жопе —то хлестать! А она:
Ой, Тихон, ой, прости, ой, не надо!
А я ее по жопе и крапивой, жгучей, мелкой, и от всей, как говорится, души! Наверное, целый час хлестал, от пучка уж ничего и не осталось, а я ее ведьму такую все хлещу и хлещу по жопе-то!
Потом из леска на бережок выхожу. Гляжу, и глазкам своим не верю, сидит моя Рыжушка у костра, да винцо красенькое попивает, да на меня с улыбочкой поглядывает.
С тобой, – говорю, – Рыжонок, все в порядке-то?
Со мной-то, – говорит, – все в порядке, а вот что ты такой красный, Тихоня?!
Да, это, – говорю, – давление, наверное, у меня очень высокое! Запор, видишь ли, был небольшой, вот оно и подскочило, окаянное!
Ишь ты, Тихоня, – удивилась Рыжушка, – ты же молодой еще!
Ой, Рыжонок, – говорю, – сейчас и молодые все, как старики стали! Это все потому что экологию нарушили!
Да, что там говорить, Тихон, засрали мы природу! – кричит мне уже Марфа, выскочившая из леска, да с такими злющими глазами! Горят аж как фонари на столбах!
И то верно, – говорю, а сам Рыжуху свою обнимаю да целую, а вскорости и Альма к костру пожаловала, колбаску Марфы всю, что на травке лежала, сожрала и довольная такая разлеглась у наших ног.
Чтой-то, – говорю я Марфе, – она и не боится больше вас?! Или на нее не действует ваш сглаз?!
Да, ну вас к черту! – разобиделась Марфа и прыгнула в свою резиновую лодку, да и укатила от нас вниз по течению.
Что это такое с ней? – удивляется Рыжушка.
Не иначе, – говорю, – как от огня нашего ее в жар бросило! – а сам в усы усмехаюсь, да бородку поглаживаю.
Чай, с зимы уже не брился!
Ну, точно от огня, – смеется Рыжушка, а сама, шельма, так жуликовато мне подмигивает, что я сам не удержался от хохота, повалился с ней в травку и катаюсь с ней, родимой, а Альма прыгает вокруг нас, лает, обрубком своим машет, и соловей опять трельки свои разучивает, небось тоже, шельмец, влюбился!
Глава 38
Встреча двух сестер
Солнце уже было высоко в своем зените, когда нас разбудил Палыч.
Ну, вы и сони, – сказал он, разглядывая нас с глупой улыбкой.
А куда нам торопиться-то?! – спросила его Клара, все еще продолжая лежать со мной под елью.
Надо бы вернуться к тому роднику, который я нашел, – вздохнул Палыч, – там мы можем и водицы попить, и первоцветов поесть.
Чтобы опять отравиться?! – ехидно усмехнулась Клара.
Со мной—то вы не отравитесь, – авторитетно заявил Палыч, – уж что-что, а растениями я столько лет увлекаюсь, а уж тем более весенними первоцветами! И кроме всего прочего, от этого родничка вниз сбегает по холмам ручей, и я уверен, что если по нему идти, то можно дойти до речки.
До какой еще речки?! – спросили мы с Кларой, уже поднимаясь из-под елки.
До Осетра, – ответил Палыч, – а на Осетре очень много деревень, и от них уже можно вернуться в наши Луховицы.
Ну, что же, как местному аборигену мы, пожалуй, вам доверимся, – засмеялась Клара, хватая меня за руку.
Вы уж, Палыч, не обижайтесь на нее, – сказал я, заметив на его лице кислое выражение, – просто Клара любит пошутить!
Да я и сам люблю пошутить, – фыркнул Палыч, и неожиданно зайдя с другой стороны, что-то зашептал на ухо Кларе, и та вдруг залилась надрывным смехом.
А вы я вижу, шутник, – уже обиженно взглянул я на Палыча.
Ну, что уж тут поделаешь, раз планида у меня такая, – развел руками Палыч, продолжая вести нас за собой по лесу.
Ну, не обижайся, милый, – шепнула Клара и поцеловала меня в щеку.
Что он хоть там тебе нашептал? – стал допытываться я у Клары, когда Палыч опередил нас на несколько шагов.
Сказал, что мне очень повезло, что я нашла такого классного мужика как ты, – улыбнулась Клара.
И ты из-за этого чуть не надорвала свой живот?! – подозрительно взглянул я на нее.
Да, представь себе, что именно так он мне и сказал, – уже обиженно вздохнула Клара.
Что-то вы, ребятки, какие-то грустные, – обернулся на нас Палыч. На его лице расползлась такая добродушная улыбка, что мы с Кларой невольно улыбнулись.
Минутой позже, Клара хорошенько изучив мою идиотскую ревность, вдруг неожиданно стала потешаться над Палычем.
Палыч, а ваша жена не будет о вас беспокоиться ввиду вашего долгого отсутствия?! – спросила Клара, подмигивая мне как заговорщику.
Эх, Элечка, Элечка, – завздыхал Палыч, чеша затылок, – и что она обо мне теперь подумает?!
Да, но Юрий Владимирович говорил нам, что вы любите часто бродить по ночам по своей деревушке с фонарем и философствовать?! – улыбнулась Клара.
Так -то по ночам, – опять удрученно вздохнул Палыч, – а тут уже двое суток пролетело!
Вы нас обвиняете?! – усмехнулась Клара, прижимаясь ко мне.
Ни в коем случае, – снова вздохнул Палыч, и склонившись сорвал желтенький цветочек с веерообразными листочками.
Вы эту травку кушали?! – спросил он.
Господи, а как вы узнали?! – удивились мы с Кларой.
Из всех весенних цветов это одна из самых ядовитых, – усмехнулся Палыч, нюхая цветок, – это лютик кушубский! Вообще, все лютики очень ядовиты! Однако, эту травку я употребляю в пищу, когда она еще не зацветает, и когда ее листья еще не приобретают ярко-зеленого цвета. Она становится ядовитой постепенно где-то с середины мая, когда уже наберется солнечной энергии. Свет аккумулирует ядовитые вещества в растениях. Однако давайте покушаем вот эту травку, – и Палыч сорвал множество зеленых тоже веерообразных листочков на розоватом стебле, но без цветов, и тут же их с удовольствием съел.
Мы тоже сорвали и покушали эту травку, и она нам очень понравилась.
А что это за трава?! – спросила Клара.
Это сныть, святая трава, – загадочно улыбнулся Палыч, – Серафим Саровский питался ею почти год и даже чуть Богу душу не отдал!
Что же он был сумасшедшим?! – прыснула Клара, кусая меня за ухо.
Да, нет, – вздохнул Палыч, – просто он был аскетом; он пытался отказаться от тела как от грешной части своего существа, и даже около года простоял на камне возле сосны!
Забавно! Как же он тогда ходил в туалет?! – засмеялась Клара, прижимаясь ко мне.
Думаю, для него это значения не имело, – серьезно задумался Палыч и отвернулся от нас.
Палыч, ты уж ее извини, она молодая еще, глупая, – сказал я, одергивая Клару и с осуждением поглядывая на нее.
А я и не обиделся, – Палыч обернулся к нам с такой веселой улыбкой, держа в руках необычный цветок. На коротком стебле с небольшими, слегка заостренными ланцетными листьями располагалось соцветие из колокольчиков розового, ярко-розового и фиолетового цвета.
Что это?! – спросили мы с Кларой одновременно.
Это медуница, – засмеялся как ребенок Палыч, и с хорошим аппетитом съел и цветы, и стебель с листьями.
Мы тоже сорвали медуницу, и попробовали ее на вкус. Сочный, приятный, почти как в салате вкус.
Ее во Франции выращивают как огородное растение, а у нас она в лесах растет, – улыбнулся Палыч, – правда, через две недели ее листья огрубеют, и она будет уже не такая сочная!
А жаль, – вздохнула Клара, нарвав уже большой пучок медуницы. – Я ее сначала нарву, а потом уже сяду и буду есть, – объяснила она мне.
Я тоже последовал ее примеру.
А нас после этой травки не пронесет?! – спросил я у Палыча.
Не знаю, – вздохнул Палыч. Кажется, наше общество его уже стало тяготить.
Наевшись до отвала сныти и медуницы, мы вскоре вышли к роднику, от которого вниз по холмам изливался бурный ручей.
Вот отсюда мы и доберемся до речки, – уверенно сказал Палыч, и дал сначала напиться Кларе и мне из родника, потом стал горстями жадно пить воду.
Какие здесь красивые места, – вздохнула Клара.
Да, места здесь фантастические, – согласился Палыч, притрагиваясь ладонью к могучему дубу, росшему на склоне холма, – больше всего первоцветов живет здесь в дубраве, потому что листва упавшая по осени, служит им прекрасным теплым одеялом, которое защищает их и от зимних холодов, и от весеннего паводка. Еще по осени их семена пускают корни, как бы готовясь и к морозам, и к весеннему разливу! На холмах вода стекает быстрее и как правило по оврагам и ручьям, поэтому не успевает смыть уже укоренившиеся семена первоцветов.
Вам бы, Палыч, цветоводом быть, – усмехнулась Клара, перепрыгивая со мной через ручей.