Он ощутил ритм, обманчивую силу слов, голос его окреп, аккорды сделались богаче, и всю свою тоску по дому он вложил в слова: «Там, в Лос-Анджелесе, мне было бы тепло и уютно». В Древе сделалось темно. В центре круга сгустились яркие желтые облака. Как бы отражая их свет, по полу пополз густой изумрудный туман.
Из облаков дождем хлынули желтые капли – сгустки энергии; зеленый дождь потек к небу из ленивой туманной пелены. Встречаясь, капли сливались, рождая единый вихрь, тут же начинающий распухать и раздуваться.
Голос Джон-Тома отдавался в стенах палаты, пальцы его порхали над струнами. Могучая мелодия, столь похожая на гитарную, грохотала, сливаясь со звучным и ровным голосом Клотагорба. Далекие отголоски глубокого низкого звона ревом могучего космоса наполнили комнату – словно бы магнитофон проигрывал запись на два порядка медленнее, чем положено. По телу Джон-Тома бежали мурашки, ослепительный теплый блеск исходил от него.
Он продолжал играть, хотя пальцы его теперь, пожалуй, проходили сквозь струны, не прикасаясь к ним. На рабочей скамье Клотагорба звякали пустые бутылки, книги падали с полок – сама сердцевина Древа сотрясалась от звуков.
Близилась кульминация, приближался конец баллады, а Джон-Том еще оставался внутри Древа. Он попытался передать свое ощущение беспомощности Клотагорбу… спросить, что делать дальше. Наверное, волшебник понял, о чем говорил тревожный взгляд юноши. А может, так случилось и потому, что они просто очень четко взаимодействовали.
Могучая желто-зеленая вспышка истребила и облака, и туман, и кружащий меж ними сгусток. Огромный незримый кулак ударил в солнечное сплетение Джон-Тома… Перегнувшись, он двинулся вперед, но, сделав несколько шагов, ударился о противоположную стену и упал. Свитки, обломки черепов, высохшие головы, висевшие на стене, стружки, щепки, порошки, обрывки тканей – все посыпалось на него. Внутри круга свечение начало слабеть.
Джон-Том не стал обращать на это внимания. Он видел этот круг – а ведь не должен был бы. Потрясенный и взрывом и падением, он все-таки понимал, что видеть внутренности Древа уже не может. Он должен был очнуться Дома – лучше всего в собственной комнате… Или в аудитории, или, на худой конец, хотя бы на асфальте Уилширской транспортной магистрали.
А он лежал на животе внутри Древа.
– Не получилось, – громко пробормотал Джон-Том. – Я не вернулся домой. – И он почувствовал себя героем фильма о войне, поджегшим пороховой погреб и взлетевшим на воздух вместе с врагами.
Внутри круга таял последний свет. Джон-Том невольно задержал дыхание. Жалость к самому себе начала отступать на второй план. В центре круга, широко расставив ноги, сидела высокая молодая женщина, разве что на волосок ниже шести футов. Она опиралась о пол отведенными назад руками и очумело озиралась по сторонам. Длинные черные волосы были завязаны сзади в конский хвост.
На ней была абсурдно короткая юбка, из-под которой выглядывали шорты из такого же материала… Гольфы, теннисные тапочки и длинная фуфайка с четырьмя вышитыми спереди буквами. Лицо ее являло собой ошеломляющую смесь профессионалки с Тижуаны и Мадонны Тинторетто… Угольно-черные глаза, как у Маджа, и кофейного цвета кожа.
Она поднялась на дрожащие ноги, отряхнулась и принялась оглядываться.
С помощью Пога Клотагорб перевалился на живот. Тут он сумел пустить в ход все четыре лапы и подняться. Потом чародей попробовал нашарить очки, свалившиеся при падении. В стене Древа осталась вмятина, отмечавшая место, куда он врезался.
– Что случилось? – решился спросить Джон-Том, так и не сумевший отвести взгляд от женщины. – Что же у нас не вышло?
– Ты, как и сам понимаешь, остался здесь, – прозаичным тоном отвечал Клотагорб. – Ну а к нам притянуло еще кое-кого. – Волшебник, поглядев на новоприбывшую, озабоченным голосом спросил: – Дорогая моя, а вы случайно не эн’джинеер? Или, может быть, вы чародейка, колдунья или ведьма?
– Sangre de Cristo[9], – хрипло буркнула девица, отодвигаясь подальше от разговорчивой черепахи. Потом она остановилась – смятение и первый испуг уступили место приступу гнева.
– Где я, а? Comprende tortuga?[10] Ты понял? – Она медленно отвернулась. – В каком это аду я очутилась? Сузившиеся глаза ее остановились на Джон-Томе.
– Ты… А мы с тобой не знакомы?
– Итак, если я правильно тебя понял, ты не эн’джинеер? – переспросил приунывший Клотагорб.
– Это я-то инженер? Inferno![11] Нет! Я учусь на театральном факультете Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. И я как раз отправлялась на репетицию – в группу скандирования… когда вдруг очутилась в каком-то кошмаре. Только… ты, tortuga, не очень-то страшный. Так значит, если это не кошмар… – продолжила она, поднеся руку ко лбу, и слегка пошатнулась. – Madre de dios.[12] Значит, у меня головная боль.
Клотагорб поглядел через разорванный круг на Джон-Тома. Все еще не закрывая рта, тот пялился на девицу, позабыв о собственной неудаче.
– Чаропевец, ты знаком с этой дамой?
– Боюсь, что так, сэр. Ее зовут Флорес Кинтера.
Услышав свое имя, девица вновь повернулась к нему.
– Значит, я и правда узнала тебя. – Она нахмурилась. – Только не могу вспомнить, как тебя зовут.
– Меня зовут Джон Меривезер. – Имя ничего не говорило ей, и юноша добавил: – Мы с тобой учимся в одном университете.
– Нет, не помню. А вместе мы ни разу не занимались?
– Едва ли, – ответил он. – Я бы такое запомнил…
– Подожди-ка… Минуту! Теперь знаю! – Флорес, словно обвиняя, ткнула пальцем в его сторону. – Я тебя видела в кампусе. Ты там подметал залы, работал на газонах.
– Я время от времени занимаюсь этим, – смутившись, сказал Джон-Том. – Я всегда старался работать в саду во время репетиций группы скандирования. – Он неловко улыбнулся.
Из-за спины его донесся громкий, но тоненький девичий смех. Все обернулись – осев на деревянный пол, Талея истерически хохотала, держась за бока.
– Я тебя не знаю, – проговорила Флорес Кинтера. – Что тут смешного?
– Он! – Талея указала на Джон-Тома. – Он должен был помочь Клотагорбу найти у вас инженера и поменяться с ним местами. И поэтому он думал о доме, обо всем, что ему привычно. А о деле забыл. И мысли его во время чаропевства с инженеров переключились на нечто более приятное.
– Не знаю, как это вышло, – бормотал Джон-Том. – Может, в песне что-нибудь не так спелось. То есть я не помню, о чем именно думал, вспоминая про дом. Все внимание ушло на пение. Может, виной какая-нибудь строчка – скажем, «если б мне пришлось сказать ей»… – Более смущенным он себя еще не чувствовал ни разу в жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});