Герцог понял, что плохо владеет собой. Но в эту минуту Гримо, должно быть, подслушав разговор и сообразив, что надо чем-нибудь отвлечь внимание Ла Раме, вошел в комнату и сделал знак своему начальнику, словно желая ему что-то сообщить.
Тот подошел к нему, и они заговорили вполголоса.
Герцог за это время опомнился.
– Я, однако, запретил этому человеку входить сюда без моего разрешения, – сказал он.
– Простите его, ваше высочество, – сказал Ла Раме, – это я велел ему прийти.
– А зачем вы зовете его, зная, что он мне неприятен?
– Но ведь, как мы условились, ваше высочество, он будет прислуживать за нашим славным ужином! Вы забыли про ужин, ваше высочество?
– Нет, но я забыл про господина Гримо.
– Вашему высочеству известно, что без Гримо не будет и ужина.
– Ну хорошо, делайте как хотите.
– Подойдите сюда, любезный, – сказал Ла Раме, – и послушайте, что я скажу.
Гримо, смотревший еще угрюмее обыкновенного, подошел поближе.
– Его высочество, – продолжал Ла Раме, – оказал мне честь пригласить меня завтра на ужин.
Гримо взглянул на него с недоумением, словно не понимая, каким образом это может касаться его.
– Да, да, это касается и вас, – ответил Ла Раме на этот немой вопрос. – Вы будете иметь честь прислуживать нам, а так как, несмотря на весь наш аппетит и жажду, на блюдах и в бутылках все-таки кое-что останется, то хватит и на вашу долю.
Гримо поклонился в знак благодарности.
– А теперь я попрошу у вас позволения удалиться, ваше высочество, – сказал Ла Раме. – Господин де Шавиньи, кажется, уезжает на несколько дней и перед отъездом желает отдать мне приказания.
Герцог вопросительно взглянул на Гримо, но тот равнодушно смотрел в сторону.
– Хорошо, ступайте, – сказал герцог, – только возвращайтесь поскорее.
– Вероятно, вашему высочеству угодно отыграться после вчерашней неудачи?
Гримо чуть заметно кивнул головой.
– Разумеется, угодно, – сказал герцог. – И берегитесь, Ла Раме, день на день не приходится: сегодня я намерен разбить вас в пух и прах.
Ла Раме ушел. Гримо, не шелохнувшись, проводил его глазами и, как только дверь затворилась, вытащил из кармана карандаш и четвертушку бумаги.
– Пишите, монсеньор, – сказал он.
– Что писать? – спросил герцог.
Гримо подумал немного и продиктовал:
– «Все готово к завтрашнему вечеру. Ждите нас с семи до девяти часов с двумя оседланными лошадьми. Мы спустимся из первого окна галереи».
– Дальше? – сказал герцог.
– Дальше, монсеньор? – удивленно повторил Гримо. – Дальше подпись.
– И все?
– Чего же больше, ваше высочество? – сказал Гримо, предпочитавший самый сжатый слог.
Герцог подписался.
– А вы уничтожили мяч, ваше высочество?
– Какой мяч?
– В котором было письмо.
– Нет, я думал, что он еще может нам пригодиться. Вот он.
И, вынув из-под подушки мяч, герцог подал его Гримо.
Тот постарался улыбнуться как можно приятнее.
– Ну? – спросил герцог.
– Я зашью записку в мяч, ваше высочество, – сказал Гримо, – и вы во время игры бросите его в ров.
– А если он потеряется?
– Не беспокойтесь. Там будет человек, который поднимет его.
– Огородник? – спросил герцог.
Гримо кивнул головою.
– Тот же, вчерашний?
Гримо снова кивнул.
– Значит, граф Рошфор?
Гримо трижды кивнул.
– Объясни же мне хоть вкратце план нашего бегства.
– Мне велено молчать до последней минуты.
– Кто будет ждать меня по ту сторону рва?
– Не знаю, монсеньор.
– Так скажи мне по крайней мере, что пришлют нам в пироге, если не хочешь свести меня с ума.
– В нем будут, монсеньор, два кинжала, веревка с узлами и груша.
– Хорошо, понимаю.
– Как видите, ваше высочество, на всех хватит.
– Кинжалы и веревку мы возьмем себе, – сказал герцог.
– А грушу заставим съесть Ла Раме, – добавил Гримо.
– Мой милый Гримо, – сказал герцог, – нужно отдать тебе должное: ты говоришь не часто, но уж если заговоришь, то слова твои – чистое золото.
Глава XXII
Одно из приключений Мари Мишон
В то самое время, как герцог Бофор и Гримо замышляли побег из Венсена, два всадника, в сопровождении слуги, въезжали в Париж через предместье Сен-Марсель. Это были граф де Ла Фер и виконт де Бражелон.
Молодой человек первый раз был в Париже, и, по правде сказать, Атос, въезжая с ним через эту заставу, не позаботился о том, чтобы показать с самой лучшей стороны город, с которым был когда-то в большой дружбе. Наверное, даже последняя деревушка Турени была приятнее на вид, чем часть Парижа, обращенная в сторону Блуа. И нужно сказать, к стыду этого столь прославленного города, что он произвел весьма посредственное впечатление на юношу.
Атос казался, как всегда, спокойным и беззаботным. Доехав до Сен-Медарского предместья, Атос, служивший в этом лабиринте проводником своим спутникам, свернул на Почтовую улицу, потом на улицу Пыток, потом к рвам Святого Михаила, потом на улицу Вожирар. Добравшись до улицы Феру, они поехали по ней. На середине ее Атос с улыбкой взглянул на один из домов, с виду купеческий, и показал на него Раулю.
– Вот в этом доме, Рауль, – сказал он, – я прожил семь самых счастливых и самых жестоких лет моей жизни.
Рауль тоже улыбнулся и, сняв шляпу, низко поклонился дому. Он благоговел перед Атосом, и это проявлялось во всех его поступках.
Что же касается самого Атоса, то, как мы уже говорили, Рауль был не только средоточием его жизни, но, за исключением старых полковых воспоминаний, и его единственной привязанностью. Из этого можно понять, как глубоко и нежно любил Рауля Атос.
Путники остановились в гостинице «Зеленая лисица», на улице Старой Голубятни. Атос хорошо знал ее, так как сотни раз бывал здесь со своими друзьями. Но за двадцать лет тут изменилось все, начиная с хозяев.
Наши путешественники прежде всего позаботились о своих лошадях. Поручая их слугам, они приказали подостлать им соломы, дать овса и вытереть ноги и грудь теплым вином, так как эти породистые лошади сделали за один день двадцать миль. Только после этого, как надлежит хорошим ездокам, они спросили две комнаты для себя.
– Вам необходимо переодеться, Рауль, – сказал Атос. – Я хочу вас представить кой-кому.
– Сегодня? – спросил юноша.
– Да, через полчаса.
Рауль поклонился.
Не столь неутомимый, как Атос, который был точно выкован из железа, Рауль гораздо охотнее выкупался бы сейчас в Сене – он столько о ней наслышался, хоть и склонен был заранее признать ее хуже Луары, – а потом лечь в постель. Но граф сказал, и он повиновался.
– Кстати, оденьтесь получше, Рауль, – сказал Атос. – Мне хочется, чтобы вы казались красивым.
– Надеюсь, граф, что дело идет не о сватовстве, – с улыбкой сказал Рауль, – ведь вы знаете мои обязательства по отношению к Луизе.
Атос тоже улыбнулся.
– Нет, будьте покойны, хоть я и представлю вас женщине.
– Женщине? – переспросил Рауль.
– Да, и мне даже очень хотелось бы, чтобы вы полюбили ее.
Рауль с некоторой тревогой взглянул на графа, но, увидев, что тот улыбается, успокоился.
– А сколько ей лет? – спросил он.
– Милый Рауль, запомните раз навсегда, – сказал Атос, – о таких вещах не спрашивают. Если вы можете угадать по лицу женщины ее возраст – совершенно лишнее спрашивать об этом, если же не можете – ваш вопрос нескромен.
– Она красива?
– Шестнадцать лет тому назад она считалась не только самой красивой, но и самой очаровательной женщиной во Франции.
Эти слова совершенно успокоили Рауля. Невероятно было, чтобы Атос собирался женить его на женщине, которая считалась красивой за год до того, как Рауль появился на свет.
Он прошел в свою комнату и с кокетством, свойственным юности, исполняя просьбу Атоса, постарался придать себе самый изящный вид. При его природной красоте это было совсем не трудно.