Читать интересную книгу Жребий праведных грешниц. Возвращение - Наталья Нестерова

Лёха протягивал портсигар Василию, который ответно не подставил руки. Стоял, смотрел и слушал. Лёха затолкал ему портсигар в карман брюк. Отдал честь и ушел.

Лёха всегда искал возможность уесть Василия, а тут вдруг такая щедрость. С чего бы это? Василий пожал плечами: мотивы чужих поступков его не интересовали. Хотелось Лёхе подарить портсигар – подарил. Пригодился портсигар – удача.

И эта женщина, соседка с нелепой супницей, никак не отразилась в его памяти. Он даже ее лица не запомнил. Что-то серое. Многочисленные прочие соседи, тоже серые. Вежливо здоровался по пути на кухню. С одними и теми же по нескольку раз. В квартире проживали в основном женщины и дети, несколько мужиков – оставленные по брони мастера с окрестных предприятий. Комнаты-клетушки, а в них по четыре-пять человек. Дом деревянный, как и большинство в Марьиной Роще, туалет на улице. Ни деревьев, ни заборов – все сожгли в первую военную зиму.

Он нашел работу поблизости, на заводе «Красный штамповщик», ночным сторожем, опять-таки благодаря ордену. До войны завод выпускал кухонную утварь, ведра, бидоны, кружки, керосиновые лампы. Теперь изготавливал гранаты, котелки, саперные лопаты, плоские магазины ППШ.

У своей непосредственной начальницы, похожую на сову завскладом Евдокии Емельяновны (по прозвищу ЕЕ), он спросил, не осталось ли что-нибудь из прежних изделий. Он бы купил с зарплаты миску, кружку, чайник.

– Не торгуем, тут не магазин, – ответила ЕЕ и подозрительно спросила: – А то ты не знаешь, что в дальнем углу в ящиках хранится? А то ты не рыскал и ничего не уволок?

– А то я не имею привычки воровать.

– Ладно, возьми, к животу привяжи, под шинелью вынеси, я глаза закрою.

– Нет! Ничего я привязывать не стану!

– Гордый какой выискался!

ЕЕ добилась, чтобы ему выписали материальную помощь «в виде бракованной продукции». Большой мешок набила. Нести в руках его Василий не мог, потому что передвигался на костылях. Сделал веревочные лямки, мешок закинул на спину. Грохотал до своего дома поклажей, точно татарин-старьевщик.

Василий ни у кого ничего не просил, но соседки, которых он не различал, несли по доброте. Так у него появились необходимые подушка, одеяло, теплые кальсоны, портянки; и совершенно излишний плюшевый коврик с лебедями на стенку. Из «материальной помощи» он оставил себе по паре мисок, кружек, вилок и ложек, чайник, тазик для стирки и бидон для керосина. Остальное выставил на кухне – разбирайте.

Постучавшись, к нему в комнату вошла та первая соседка-доброходка, что принесла супницу:

– Василий, извините, но так нельзя!

– Как так? Что вы имеете в виду?

– Ваш широкий жест.

«Как же ее зовут? Она представлялась. На «М» и Петровна»

– Мария Петровна, почему я не могу отблагодарить женщин, которые приняли живое участие в устройстве моего быта?

– Марьяна Павловна. Потому что они сейчас перессорятся вдрызг, им только дай повод.

– В самом деле? – растерялся Василий. – Они же добрые…

– Очень добрые. Когда я в прошлом году месяц отсутствовала, мою комнату замечательно обчистили исключительно по доброте.

– Что же делать?

– Я не знаю! Но последняя коммунальная война из-за пропавших дров тянулась месяц, дошло до вредительства со щами, в которые бросали хозяйственное мыло, гонок с топорами и вызова милиции. Люди очень устали, их нервы на пределе. Вы, очевидно, никогда не жили в коммунальной квартире. Наши соседи в основном выходцы из деревень, они не обучались в Смольнинском институте или в Пажеском корпусе.

– Все понял. Пойдемте!

В коридоре он костылем остановил десятилетнего мальчишку:

– Пацан, ты здесь живешь?

– Ну!

– Всех знаешь?

– Ну!

– Кроме «ну» другими словами владеешь?

– Ну!

– Марш на кухню!

Там действительно назревала буря. Ссорившиеся бабы не могли поделить жестянки и мерялись своими добрыми поступками: «Я ему кальсоны мужнины отнесла!» – «А я подушку пуховую!» – «Врешь, перьевую, я сама видела, остья так и торчат!» – «А кто ему коврик с лебедями?» – «Чихать инвалиду на коврик, я его картошкой угощала!» – «А я оладьями!» Кто-то уже успел схватить что-то из рассыпанных им на подоконнике «бракованных» изделий. Теперь вырывали друг у друга.

– Милые дамы! – обратился Василий, но никто его не услышал. – Бабы! Замолкли! – гаркнул он и добился тишины. – Расступились, пропустили меня и этого «Ну-ну». Как тебя?

– Колька.

– Посредством Кольки мы сейчас восстановим мир, нечаянно мною нарушенный. Все знают игру в фанты? Никто не знает. Поправимо. Вернули на место изделия завода «Красный штамповщик». Добровольно вернули, я сказал! Отлично! Три шага назад от подоконника. Колька Ну-ну становится спиной ко мне, лицом к вам. Я беру предмет и спрашиваю: «Кому?» Колька называет одну из вас. Условия понятны? Не понятны, по ходу сообразите. – Василий взял ложку и спросил: – Колька, кому?

– Я знаю?

– Просто назови одну из женщин.

– Тетя Катя.

– Екатерина, два шага вперед, получите фант! Благодарю вас за участие в моем обустройстве!

– Ничего вам не давала, сами нищенствуем.

– Так изниществовались, – раздался чей-то голос, – что каждый день мясо трескают.

– Получите за красивые глаза, – протянул Василий ложку.

Красивыми ее глаза можно было назвать только в насмешку: левый глаз окружал большущий синяк, переливы цвета которого – от лилового через синий и зеленый до желтого – наводили на мысль, что муж Екатерины имеет привычку бить в одно и то же место. Участницы игры в фанты оценили юмор и загоготали. Мгновенно умолкли, когда Василий взял в руки подстаканник.

– Колька, кому?

– Мамке моей, – выпалил мальчишка.

Марьяна стояла у двери и улыбалась. Ее развеселил неожиданный и потешный азарт включившихся в игру женщин. Раньше она видела только их воинственный азарт.

Пушкин говорил, что нет ничего страшнее русского бунта – бессмысленного и беспощадного. Пушкин не жил в коммунальных квартирах и мыслил в исторических масштабах. Но его гениальное определение точно характеризовало происходящее в помещениях, где крайне скученно живут люди, не связанные родством или дружбой, общим детством или совместным трудом, образованием, интересами или симпатией.

Марьяна улыбалась еще и потому, что соседки, для которых вдруг выиграть миску или ложку по эмоциональному накалу едва ли не приравнялось к получению ордера на отдельную квартиру, проявили чудеса благородства.

Подходящей цитаты из любимого Пушкина она не вспомнила, только поразилась, когда бабы вспомнили об отсутствующих:

– Тут не все! Которые в первую смену работают, ушедшие! Колька, выкрикивай всех по-честному!

Колька переживал звездный час. Марьяна работала учительницей в школе и знала этого мальчика, забитого двоечника. К нему точно подходила кличка, присвоенная соседом-инвалидом, – презрительное «Ну-ну». Но сейчас Колька пыжился изо всех сил: дышал через раз, глаза выпучил, боялся кого-то забыть, ловил подсказки – очень старался.

Василий посматривал на… э…э… Супница… зовут… Марьяна! Бросал взгляды как артист, который выбирает в публике человека, по мимике которого сверяет успешность своего выступления. Почему эта Супница-Марьяна то ли Петровна, то ли Павловна казалась ему серой? Она и оставалась серой: прилизанные на прямой пробор волосы, коса, скрученная на затылке, бледное, в землистость, лицо. Но, главное, потухшие глаза. Если бы Василий обладал беллетристической способностью описывать предметы и явления, он бы сказал, что в этих глазах поселились вековечные горе и печаль. Он не был писателем, но почти физиком. Марьяне кто-то припечатал к зрачкам помутневшие испорченные линзы. Обычно такие, после опытов, выбрасывают.

Его неожиданный всплеск дружелюбия, превращения в массовика-затейника объяснялся просто: Вася принял водки.

Он ходил на костылях. Это сравниваться не может с передвижением людей, имеющих здоровые ноги.

Он вгонял в упоры костылей гвозди, чтобы не скользить по колдобинам оледенелым. Московские зимние улицы для здорового пешехода представляли полосу препятствий. Для инвалида безногого – та же полоса, но многократно усложненная. Деревянные упоры костылей измочалились, гвозди в них не держались, вываливались. Перед выходом со смены Василий как мог высоко вогнал в костыли гвозди-штыри. Они отвалились после второго падения. Василий часто падал, он был с головы до ног покрыт синяками, по сравнению с которыми физиономическое украшение Кати-Екатерины, получившей ложку-фант, выглядело детской раскраской.

Он старался идти осторожно, упал недалеко от дома. Взмыл на секунду в воздух, руки-ноги-костыли вспорхнули как полудохлые птицы, которых на волю отпустили, а они летать разучились. И приземлился, с размаху припечатавшись культей на острую оледеневшую гряду, напоминавшую в миниатюре Пик Сталина на Памире с популярных рисунков и фотографий.